Книга Дикая энергия. Лана - Марина и Сергей Дяченко

Я вижу Головача в десяти шагах перед собой. Осталось совсем чуть-чуть. Вот Головач в пяти шагах. Топорщится борода, горят голубые глазищи. Он протягивает мне твердую ладонь, тяжелую и жесткую, как волчья лапа…

Я сжимаю его руку. Кольцо замкнулось — огромное человеческое кольцо. И смерч в центре. Он заворачивается противосолонь — против хода Солнца. Против часовой стрелки. Люди, держащиеся за руки, секунду стоят неподвижно, а потом трогаются посолонь. По ходу Солнца. По ходу часовой стрелки.

Не оступиться. Не упасть. Разорвать руки сейчас означает погибнуть и навести погибель на других. Лапа Головача сжимает мою ладонь до хруста. Но я не чувствую боли. Черная нога смерча всасывает в себя камни и воду из ручья, мы ступаем по почти пересохшему руслу. Смерч воет — на одной ноте, низко, от этого звука стынет кровь.

Идти становится с каждым шагом тяжелее. Как будто идешь сквозь воду. Но это добрый знак: значит, мы все делаем правильно. Мы поймали его, зацепили и теперь должны его дикой силе противопоставить свою. Раскрутить. Развернуть жгут в противоположную сторону. Расслабить. Одолеть.

— Оберег! — рявкает Головач.

— Оберег! Оберег! — выкрикивают голоса в цепи.

— Правая твоя щека — день!

— Левая твоя щека — ночь!

— День, свет твой — к нам! Свет твой — к нам!

— Ночь, тьма твоя — прочь, тьма твоя — прочь!

— Оберег! Оберег!

Теперь мы не идем, с каждым шагом преодолевая сопротивление, — мы бежим. Несемся, не боясь упасть. Наша общая сила перетекает в круг — и вступает в борьбу с черным смерчем.

— Оберег!

— День, свет твой — к нам! К нам!

Вой смерча переходит в визг. Тело его напрягается, потом оседает, становится толще, толще…

Валятся за нашими спинами камни с неба. Льется вода. Смерч оседает, роняя все, что успел захватить.

— Оберег! — кричит Головач.

Колоссальная масса земли и воды падает, сбивая нас с ног.

Прихожу в себя на куче бурелома. Холодно. Сыро. Кто-то кого-то зовет, кто-то стонет, стиснув зубы. Я с трудом поднимаю голову.

Там, где был смерч, теперь яма в земле и вывернутые камни. Молодые и старые деревья лежат вповалку, корнями вверх. Кого-то из наших придавило, кто-то сломал ногу, но мертвых нет. И смерча нет. Мы одолели.

— Царь-мать! Помоги!

Из бурелома делаем носилки и волокуши — нести раненых в поселок. Пострадавших набирается целый двор.

Я не умею сращивать кости. Я не умею затягивать раны. Мне на помощь приходят старухи-целительницы с их травами и заговорами. Они бормочут и помешивают варево в котлах, а я кладу ладони на мокрые лбы и заговариваю боль, как могу. И раненые улыбаются.

Овцы рекой вытекают из поселка и льются по дороге наверх, в горы, на пастбище. Коровы недоверчиво мычат, впервые после зимы покидая хлев.

Горы зеленеют. Зима прошла. Все беды остались позади.

Вместе с овцами уходят мужчины. Устроившись на привычном месте, они добывают огонь трением двух сухих деревяшек. Чистый огонь. Чистая, дикая энергия. Первая искра падает на сухой трут. И, прыгая с ветки на ветку, вырастает огонь.

Девушки плетут венки. Дети поют, водя хороводы. Поют, пуская по ручью кусочки коры с цветными кисточками шерстяных ниток, а иногда с зажженными свечками.

— Потоки-потоки, плывите далеко, несите весну, несите красну!

— Солнышко-солнышко, выгляни в оконышко, на цветочки-веточки, на малые деточки! Тут они играются, тебя дожидаются!

Песня не стихает с раннего утра и до позднего вечера. И даже по ночам кто-то поет.

Соловей?

Молодежь играет в гамбу — бегает по лугу змейкой, ухватив друг друга за талии, ведущий резко изменяет направление, а если кто-то, не удержавшись, вываливается, пытается достать длинным ивовым прутом.

Мальчишки запускают весенних змеев — красных, зеленых, желтых, с непременным нарисованным Солнцем. Змеи стоят в небе, как солнечная стая.

По вечерам горят костры. Через них скачут, повизгивая, смеясь, иногда вдвоем, взявшись за руки, иногда один за другим — веревочкой…

А я целыми днями брожу по лесу, прыгаю с камня на камень. Сижу над рекой, глядя, как кусочки коры с кистями и свечками плывут мимо бесконечным пестрым караваном. Слушаю птиц. И пытаюсь ответить себе: чего, ну чего еще мне не хватает?!

Каждую ночь над горами проплывает вагончик канатной дороги. Теперь он почти не освещен. Я скорее угадываю его, чем вижу.

И где бы я ни была, я чувствую взгляд Завода. Он затаился за горами.

Однажды в горах меня застает гроза. Я вымокаю до нитки. Молнии сверкают без перерыва, а от грома лопаются уши. Одна молния бьет совсем рядом — я на секунду слепну. А чуть позже, когда грохот немного отдаляется, подхожу посмотреть поближе.

Молодая сосна разбита молнией надвое. Черная расщелина дымится. Вытягиваю из-за пояса топор (Ярый приучил меня везде ходить с топором) и берусь за дело.

— Громовица, — говорит Головач, когда приношу ему обугленную, остро пахнущую древесину. — Из такой выйдет добрая трембита. Отнеси Ясю, он мастер.

— Гроза родила трембиту. Трембита сможет призвать грозу?

Головач внимательно на меня смотрит.

— Да… Но не вздумай тренироваться. Стихии повинуются человеку только тогда, когда это вопрос жизни и смерти.

— А барабан, — я касаюсь рукой своего барабана, висящего на шее, — тоже? Он призывает гром?

— Чем громче, — Головач улыбается, — тем лучше. Чем больше молодых, сильных, полных энергии людей соберется на земле — тем скорее этот грохот услышит небо… Ведь подозвать грозу и вихрь — это совсем не то, что подозвать, к примеру, собаку. Надо очень этого хотеть, Лана… Ты хорошо подумала?

Набат бьет тревожно и надрывно. Люди выбегают из домов — кто в чем.

— Я иду на Завод, — говорю я, когда три рода собираются вокруг. — Все со мной. Все, кто танцует Аркан. Молодые. Сильные. Я иду на Завод, кто со мной?

Тишина. Я смотрю на Ярого — он в толпе прямо передо мной. Но он молчит и отводит глаза.

— Кто со мной?!

Тишина. Я слышу, как стучит мое сердце. Неужели никто? Неужели я ошиблась?

— Я, — тихонько говорят у меня за спиной. Я оборачиваюсь…

Круглолицый Держись, которому я сама дала имя, один из лучших танцоров Аркана. Он вышел наперед и смущенно улыбается. Все три рода смотрят теперь на него.

— Я, — уже громче отзываются из другой группки. Выходит молодой Римус, сутуловатый, длиннорукий, вечно настороженный. — Я иду.

Обвожу толпу глазами…