Книга Прокурорская крыша - Николай Старинщиков

– Лежать, – шепчет, умоляя, Лушников. И начинает понимать, что выстрела больше не будет. Пока он лежит – он жив.

Покосился назад: двустволка прижалась к стене, патронташ все так же на стуле. Сергеич подползет и возьмет их, но пока не до них ему. Окинул взглядом помещение. У противоположного окна стоит зеркало. И зеркало, и окно могут подсказать о его присутствии. Наверняка чей-то глаз прилип сейчас к оптическому прицелу и беспрестанно заглядывает через окно в мансарду.

Сергеич так и продолжал бы лежать, может, но вдруг понял, что и это опасно. Опасно вообще находиться в этом закрытом помещении. Лучше уйти и наблюдать со стороны, из темноты. И он пополз, бороздя биноклем по полу. Сначала к стене. Потом развернулся и вдоль нее по-пластунски приблизился к боеприпасам. Оглянулся. Он точно знал, что по прямой не видно его с колокольни. Снял со стула патроны, ухватил ружье за ремень и пополз прямиков к выходу.

Ступени. На лестнице обернулся и позвал Цезаря. Тот вскочил и, тихо и недовольно проскулив, миновал пространство под окном. Сергеич сполз на ступени и только после этого прикрыл дверь на мансарду, потом стал спускаться в потемках вниз. У входной двери замер, напряженно вслушиваясь. Накинул армейский бушлат, надел шапку и патронташ. Приблизился к столу, выдвинул ящик и взял оттуда охотничий кинжал в ножнах. Вернулся к двери, потянул дверь на себя, освобождая задвижку, и двинул в сторону. Перехватил ружье на перевес и осторожно двинул стволом дверь. Только бы не скрипела, зараза.

Вышел, прикрыл за собой дверь и стал удаляться огородом. На задах остановился. Поднес бинокль к глазам. Кому-то кажется, что в бинокль ночью ничего не видно. Еще как видно. Только был бы свет. Хотя бы немного. Вспыхнул свет зажигалки, и видно лицо. Прикуривают. Рядом еще двое стоят. Один, бородатый, жмется к стене. Второй смотрит на него. Причем так, словно тот ему должен. Удар кованным прикладом в голову – и бородатый свалился. Не видно больше его. Вероятно, лежит под подоконником, исходя от боли. Значит, что-то не поделили либо никем друг другу не приходятся. Случайные встречные. На колокольне только что познакомились.

Лушников нащупал в кармане тонкий плоский фонарик. Цезарь в сумерках блестел маслянистыми глазами.

– Рядом, Цезарь…

Кобель подчиняется шепоту. Не отстает. Человек идет вдоль забора, и Цезарь рядом с ним. Идут нога в ногу. Ноздря в ноздрю. В затылок не дышат, и вперед не торопятся. Обошли вокруг дач и вышли к опушке леса. Березы вперемешку с осинником. Малорослый и густой сосняк. Широкий проем, а впереди неясные очертания сооружения. Храм. Бездействующий и старинный. Можно только в России встретить такое, чтобы построить и потом навеки забыть.

Ружье висит у Сергеича на манер автомата. Ремень через плечо. Стволы в руках. Параллельно земле. Можно стрелять, не целясь.

На колокольне вспыхивают и тухнут огоньки сигарет. Крошечные, почти не заметные издалека, но вполне достаточные, чтобы на время притупить зрение самим курильщикам. Чуть в сторону – и не видят у обоих глаза. Сергеич точно об этом знает – не пальцем, между прочим, тоже деланный. Само собой, опал телом из-за собственной безалаберности. Мурашки бегают по спине от страха и слабости, но останавливаться Сергеич не намерен. У него, может, инстинкт истребителя вновь открылся. Ведь летчик-истребитель, это не только летчик, но еще и стрелок. Охотник. Лупануть снизу из обоих стволов по шарам – и пусть разбираются потом. А что?! Дуплетом?! И тихонько ускрести назад к себе.

Он подошел к коряжистой сосне. Положил ружье у основания мощного сука. Жаль, приклада нет. Трудно без него целиться. И все же поймал продолговатое окно наверху, посадил одну из фигур себе на мушку и стал плавно выбирать слабину крючка. Выбрал, но не выстрелил. Он и не собирался. Для того и предохранитель не снял с бескуркового ружья. Слишком до колокольни далеко. Больше ста метров будет. Кроме того, не уверен пока что Сергеич, кто стрелял в него на самом деле. Что именно отсюда – нет ошибки, но кто – это вопрос, который едва ли удастся выяснить. И не стрелок он по церквам.

Опустил ружье, вновь двинулся к темневшей впереди открытой настежь двери. Сделал полсотни шагов и обмер: с колокольни смотрели сразу две фигуры. Большая и маленькая. Физиономии белеют.

– А давай, пустим его отсюда!.. Пусть летит, будто он голубь мира…

Голос раздается по-весеннему отчетливо. Но второй голос не согласился. Пробормотал что-то невнятное, и вновь наступила тишина. Обе фигуры отошли к другой стороне.

Сергеич продолжил путь. Темный проем впереди казался спасительным. Конечно, то, чем Сергеич занят – это все от начала и до конца самодеятельность. Наказывать надо за подобные поступки, и он это знает, но поделать ничего не может. Мог бы позвонить домой или, например, в полицию и заявить о происшествии. Но это до него не дошло. Зато сейчас вспомнил. Пенек и есть. С глазами…

Ступенями крыльца поднялся к проему, вошел и замер, вжимаясь в угол и уже ничему не удивляясь. Надо привыкнуть к темноте. Решив поступить именно так и во что бы то ни стало, остается лишь действовать. Те, кто стрелял с колокольни, могли быть обыкновенными хулиганами, о которых плачет местная районная каталажка. Значит, залезли на колокольню, потом залили шары и давай стрелять для развлечения. Но чтобы стрелять с такой точностью, нужна снайперская винтовка. И боеприпасы. Кроме того, с какого-то боку у них наверху третий, которому бьют прикладом. Возможно, даже по зубам.

Цезарь стоял рядом и нюхал воздух, наплывавший из глубины здания. Пахло свечами, ладаном и мышами. Стойкий запах. Столько лет прошло после закрытия церкви, а до сих пор не выветрился. Лушников шагнул в боковой проем, нащупал ногой ступени и стал подниматься. Цезарь следовал рядом, задевая Лушникова за ногу. Кругом абсолютная темнота. Прошли двумя лестничными маршами, осторожно ступая и приближаясь к чердачному помещению. По ступеням лежат крошки битого кирпича. С одной стороны тянется стена, с другой – перила.

Поднялись на чердак. Сверху угадывается слабый размытый свет. Там колокольня. Сергеич точно знает. Приходилось бывать когда-то. Осталось всего лишь три лестничных марша. Двое бубнят наверху. Заискивающе звучит голос третьего. И, кажется, среди них женщина. Говорит так, словно она истина в последней инстанции. Четко и однозначно.

– Заткни ему рот, чтобы не бормотал. Надоело слушать…

Мужик как-то странно всхлипнул и замолчал. Доносится лишь сопение. Это даже неплохо, когда так громко свистят ноздрями. Значит, нет насморка, и человек не задохнется от недостатка воздуха.

– Уходим… – снова раздался женский голос.

Интересно, сколько ей лет.

– Надо проверить, – сказал молодой мужской голос.

– Естественно… – Женщина согласилась. – Проверим и после этого сразу уходим.

Наступила минутная тишина. Потом замычал мужик.

– Не ори. Ничего тебе мы не сделаем… Шагай.

Сергеич пятился. Опустился назад, к потолку, шагнул на него с лестницы. Вильнул под нее, нагнувшись. Присел и затаился, чувствуя на лице липкую паутину. Не хотелось встречаться сразу с тремя на узкой церковной лестнице. Пусть даже если один из них – пленник. А может, и не пленник вовсе, а не поделили между собой что-то.