Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова

Остановимся и на золотой чаше Пушкинской Клеопатры.

Напеня кубок золотой…И кубок приподняв… —

то есть взглянув на свой золотой кубок, царица задумалась и «долу поникла дивной головой», – таков контекст черновика и беловика.

Думается, здесь Пушкин вспоминает известную золоченную хрустальную кружку Елизаветы Алексеевны, заказанную ею в 1812 г., в год нашествия Наполеона в Россию. «Я руская и с рускими погибну», – гласила надпись в медальоне.

Как уже отмечалось в литературе, время пира Клеопатры определяется 31–30 гг. до н. э., совпадающими с осадой Александрии и последующими трагическими смертями Антония и Клеопатры. То есть «пир» Клеопатры происходит перед самоубийством царицы. Таким образом, вероятная модель завершения сюжета, оставшаяся за пределами рукописей поэмы, заключена в картине «золотого ложа кумира», где «принявшие вызов» – «под сенью пурпурных завес» – видят мертвую царицу. Таков логический вывод из всех вышеприведенных сближений незаконченной поэмы Пушкина, 37-й оды Горация и «Антония и Клеопатры» Шекспира. Ср. сон Вадима:

И что ж он видит?

Под покровом девица мертвая лежит.

Итак, циклизация перечисленных сюжетов заставляет воспринимать как варианты единого повествования, модели одного характера, осуществленного в едином амбивалентном образе – Музы Пушкина. Чтобы проверить нашу догадку, обратимся к известной «Филлиде» в романе «Евгений Онегин»[33].

Глава VI

Акафист

Иль святую богородицу

Вместе славить с Афродитою…

Не бывал я греховодником…

«Бова». 1814 г.

… Ты мать Амура,

Ты богородица моя.

1826 г.

…Не досталась никому,

Только гробу одному…

1833 г.

В том же памятном 1827 г. вышла в свет третья глава «Онегина», во II строфе которой Пушкин устами Онегина определяет «Филлидой» (!) – Музу юного Ленского.

«Ах, слушай Ленский, да нельзя льУвидеть мне Филлиду этуПредмет и мыслей и пераИ слез и рифм еt cetera?Представь меня». – Ты шутишь – «Нету»– Я рад, – «Когда же?» Хоть сейчасОни с охотой примут нас.Поскакали други…Они дорогой самой краткойДомой летят во весь опор.Теперь послушаем украдкойГероев наших разговор.«Скажи, которая Татьяна?»Да та, которая грустнаИ молчалива как СветланаВошла и села у окна.«Ужели, ты влюблен в меньшую?» —(удивлен Онегин)А что? – «Я выбрал бы другуюКогда б я был, как ты поэтВ чертах у Ольги жизни петТочь-в-точь в Вандиковой мадоннеКругла, красна лицом онаКак эта глупая лунаНа этом глупом небосклоне».

В 1826 г. на обороте пятой главы Пушкин записывает поправку сравнения. Вместо «Вандиковой мадонне» – «Перуджиновой мадонне», отсылая к моделям художника Перуджино, лица которых были, действительно, безжизненны и мертвенны, приравнивая таким образом «Ольгу» к «закатной» печальной Луне – «Эльвине» 1825 г.: «Видали ль вы закат луны…»

На небесах печальная лунаВстречается с веселою зарею…Заря горит невестой молодоюЛуна пред ней как мертвая бледна…Так встретился, Эльвина, я с тобою»’

Как известно, Пушкин дорожил сравнением Ольги с Луной. В письме к брату от 23 апреля 1825 г. он пишет: «…Ты, голубчик, не находишь толку в моей Луне – что же делать, а напечатай уж так» (13, 163). Чтобы понять, почему Пушкин видел толк в своей Луне, обратимся к II главе «Онегина», II строфе, образованной из элегий 1818 г. «Дубравы, где в тиши свободы», автобиографические строки которой: «И мысль о ней одушевила моей цевницы первый звук (и тайне сердце научила)» – вошли в биографию поэта «Ленского». Пушкинская «Она», окрещенная «Ольгой», явилась и музой первых стихов Ленского.

Вот юность! Ольга подарилаЕму Любови первый сонИ мысль о ней одушевилаЕго свирели первый звон.

Далее происходят следующие любопытные совмещения: любовь Ленского к Ольге пробуждает в нем любовь к Природе и благосклонной Луне, которой Пушкин и другие «Лицейские трубадуры» (ибо поэт говорит «мы») посвящали слезы тайных мук:

Простите игры молодыеОн полюбил леса густыеПустынной ночи тишинуИ благосклонную Луну…Луну небесную лампаду…

Заметим, что в беловике все понятия написаны с заглавных букв{!):

И Ночь, и Звезды и ЛунуОтраду. Царицу, – (читаем в вариантах)Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней мглыИ слезы, тайных мук отраду.Но нынче видим только в нейЗамену тусклых фонарей.(6, 286)

Так как II глава вышла в свет в 1826 г., завершающие стихи обретают новый, более объемный смысл: в них читаются не только изменения строя лиры Пушкина, но и «обычая печать уныния» всех «братьев-рифмачей», посвящавших некогда «отраде» «слезы тайных мук».

Каковы же были портретные черты Музы Ленского?

Как ни странно, но облик «Ольги» уже знаком нам был ранее по описанию героини «Бахчисарайского фонтана» – Марии:

Все в ней пленяло: тихий нравУлыбка, очи голубыеИ кудри легкие, льняные(«Бахчисарайский фонтан», 4, 388)

Глаза, как небо голубыеУлыбка, локоны льняныеДвиженья, голос, легкий стан…(«Онегин»)

В беловике льняные локоны Ольги Пушкин заменяет на золото кудрей Татьяны:

Фадеевна рукою хилойЕе качала колыбельЧесала золото кудрей(6, 566)

В вариантах Песни царицы русалок, то бишь «Филлиды», дочь Мельника виделась Пушкину также златокудрой:

Не пора ль подняться мнеКверху, к воздуху, к Луне?Подышать прохладой ночиСладко, милые моиПить воздушные струиЛюбо кудри золотыеВ тонком воздухе купатьЛюбо, любо над волнамиПод Луною выплыватьИ свободно подышать.(7, 331–332)

Поэтика стихов такова, что трудно принять их за песню Русалки: в них явно звучат слова женщины, задыхающейся от какого-то недуга. (К этой любопытной детали мы вернемся в конце настоящей главы.)