Книга А другой мне не надо - Татьяна Булатова

– Да все нормально, отец, – заверил его обладатель красных наколенников и попытался сесть. Не с первого раза, но у него это получилось.

– Может, все-таки в больницу? – предложил свою помощь Руслан Викентьевич и вздохнул с лицемерной печалью, когда парень в очередной раз отказался.

Дождавшись, когда роллеры подняли на ноги своего товарища и тот медленно, но на своих двоих покатил к приспособленным под раздевалку трибунам, Бравин стремительно зашагал по направлению к зданию, на заднем дворе которого стояла его личная машина. Снова захотелось домой, «к Кате», но тут же вспомнилось, что там – молодые Бравины, отгородившиеся от него Машиной беременностью, как китайской стеной. «Поеду в гостиницу», – обреченно решил Руслан Викентьевич и медленно выехал со двора, соображая по ходу, в какую именно.

Примерно об этом же размышлял и Анатолий Иванович Гольцов, все-таки отправивший Жанне эсэмэс с многоговорящим «Я тоже». Ожидалось, что Мельникова, обычно оперативная во всем, что касалось звонков и сообщений, ответит незамедлительно, но почему-то она молчала. Причем весь день. И весь день металась Толина душа по замкнутому кругу сомнений, а так хотелось предельной ясности. «А еще… – мечтал Гольцов, закрывшись у себя в кабинете, и представлял, как на вопрос Жанны «Что, Толян, слабо?» решительно делает шаг вперед и, подняв Мельникову на руки, несет ее наверх, в спальню». Дальше воображение служить Гольцову отказывалось, подсовывая вместо постельной сцены четкое изображение Николая Николаевича. «И как вам, Анатолий, не стыдно! А как же Анна?» – спросит Мельников у вероломного друга и снимет очки, чтобы не дай бог не было никаких сомнений в том, что происходит перед самым его носом. «А при чем здесь Анна?» – возмутится Анатолий и примет вызов старшего друга. «Как при чем?!» – удивится тогда Николай Николаевич и, подумалось Гольцову, предложит поменяться женами. «И вот тогда, – размечтался Анатолий Иванович, – все и случится». А вот что «все», он так и не мог представить.

Промучившись до конца рабочего дня, Гольцов предположил, что такие испытания не приведут его ни к чему хорошему, а посему – надо выбросить всю эту глупость из головы, забыть, стереть, как ластиком карандаш. Но не успел Анатолий сродниться с этой мыслью, как в дверь постучались и в кабинет заглянула преданная Ксения Львовна, чтобы поинтересоваться, не будет ли в ее адрес каких-нибудь распоряжений, потому что рабочий день подошел к концу и ей хотелось бы уйти домой со спокойной душой и с чистой совестью. Заметив, что смысл ее вопроса доходит до начальника невероятно медленно, Иванкина изменила формулировку.

– Я могу идти, Анатолий Иванович? – проговорила она и перешагнула через порог кабинета.

– Можете, – привычно согласился Гольцов и уточнил: – На завтра какая программа?

– Одну минуточку, – чирикнула Ксения Львовна и с несвойственной для пятидесятисемилетней женщины прытью метнулась в приемную и вернулась обратно с листком, на котором с многочисленными вопросительными знаками были записаны все мероприятия грядущего дня. – Вот, – протянула она расписание и приготовилась выслушать пожелания начальника.

И впервые Гольцов просто скользнул взглядом по бумаге и не задал ни одного вопроса своему секретарю.

– С вами все в порядке, Анатолий Иванович? – обеспокоенно поинтересовалась Ксения Львовна и оправила на себе блузку.

– В смысле? – растерялся Гольцов.

– Я спрашиваю: «Как вы себя чувствуете?» – уточнила Иванкина и с жалостью посмотрела на сидевшего перед ней начальника.

– Хорошо, – немного подумав, ответил Анатолий Иванович и тут же полюбопытствовал: – А что, я плохо выгляжу?

– Что-то не пойму, – призналась Ксения Львовна. – С виду как обычно. Но такое чувство, словно у вас что-то случилось.

– Случилось, – подтвердил Гольцов и покраснел.

– Надеюсь… – сомневаясь, начала было Иванкина и замолчала.

– Ничего страшного… – добавил Анатолий Иванович и махнул рукой: – Так сказать, не опасно для жизни. Временные неудобства…

– Тогда я вам желаю… – смутилась Иванкина и прижала руки к груди, всем своим видом подчеркивая свое небезразличие к возможным трудностям начальника.

– Спасибо, Ксения Львовна, – растроганный ее участием, поблагодарил Гольцов и рискнул представить, что бы она сказала, узнай, по какому поводу весь этот сыр-бор. «Впрочем, какая мне разница!» – уже через секунду подумал Толя и начал разбирать на своем столе скопившиеся бумаги только для того, чтобы не выходить с работы вместе со своей секретаршей: в ее присутствии он уже заранее чувствовал себя неловко, как будто не оправдал ее ожиданий. «И не только ее!» – Анатолий вспомнил об Ане и сразу же потянулся за сотовым.

– Ты где? – недовольно поинтересовался он, как только услышал ее голос.

– Иду по улице, не слышала звонка…

– Тебя забрать? – больше по привычке, чем по желанию, спросил Гольцов и еле сдержал вздох облегчения, когда Анна ответила, что не надо, что в ее планах зайти в магазин, а только потом – домой. И сейчас ей очень неудобно разговаривать, потому что в центре – авария и из-за сирен ничего не слышно…

– Тогда до вечера! – прокричал жене Анатолий, как будто у него в кабинете тоже воют сирены, и, не дождавшись ответа, быстро отключился: ему показалось, что пришло эсэмэс. «Наверное, Жанка!» – обрадовался он и уставился на экран в надежде, что его ожидания оправдались. Номер высветившегося эсэмэс быстро вернул Гольцова в реальность. На табло значилось: «Оплата Мобильного банка». Таким разочарованным Гольцов не ощущал себя давно. Подумать только! Ничего не значащая поездка в Дмитровку, а он помнил, как не хотел туда ехать, обернулась для него целым «мильоном терзаний» на пустом месте.

– Именно – на пустом! – проговорил вслух Анатолий и тут же осекся, услышав собственный голос. «Дожили! – пожурил он себя. – Сам с собой разговариваю!»

Душа Гольцова требовала освобождения. Раньше бы Толя, не задумываясь, обратился к собственной жене, имевшей на него колоссальное влияние: только один звук ее голоса был способен вселить в него либо стопроцентную уверенность, либо стопроцентное отчаяние. Ни один человек в его окружении не обладал такими способностями: ни отец, ни мать, ни Серега… И вот теперь – нате вам, пожалуйста, даже не спросишь, как быть дальше… А ведь Аня для него была не только советчицей! Она чувствовала его так, что только рядом с ней он мог сообразить, что же испытывает на самом деле. «Любимая жена. Единственный друг», – чуть не плача, пробормотал Анатолий Иванович и ощутил себя полностью осиротевшим. «Господи! Какой же я идиот! Какая Жанна?!»

Чувство очередного озарения подняло Гольцова с места, заставило забыть про машину и выбросило в человеческую коловерть, где ему, и это странно, было комфортно как никогда. Он с благодарностью смотрел на усталые озабоченные лица прохожих, выискивая среди них те, что хотя бы внешне напоминали бы ему или Аню, или Игоря, или просто хорошего человека… Как будто у хорошего человека какое-то особое лицо! Гольцов чувствовал себя охотником: охотником за чужим хорошим настроением, за чужой улыбкой, за чужой радостью. Он чувствовал себя неуязвимым и спокойным, потому что был уверен в правильном выборе. И даже захотел «заякорить» этот свой «правильный» выбор каким-нибудь символическим подарком жене. И пусть она не знает, по какому поводу этот неожиданный презент, это совершенно необязательно! Главное, чтобы он сам помнил об этом, всякий раз видя его перед собой как предупреждение о возможной трагической ошибке, о неслучившейся катастрофе, о спасенном счастье их с Аней дома.