Книга Последний выход Шейлока - Даниэль Клугер

– Сегодняшнее событие тоже может иметь положительную интерпретацию?

– Какое событие вы имеете в виду?

– Арест пастора и священника. Запрет на христианское богослужение. То, что запретили еврейские обряды, еще укладывается в какую-то логику – логику гетто. Но при чем тут месса? Нет, это я не понимаю.

– Напротив, – ответил он серьезно. – И это столь же логично – разумеется, я имею в виду ту логику, которую вы удачно назвали логикой гетто. Разве вы сами этого не понимаете? Евреи-христиане всегда испытывали некий дискомфорт: в глазах других христиан они все равно несли печать происхождения. В глазах же соплеменников, оставшихся в лоне иудаизма, выглядели ренегатами. Новое распоряжение комендатуры позволит им преодолеть эту душевную раздвоенность и соединиться со своим народом.

Как я ни старался, мне не удалось уловить в голосе моего друга ни малейшего намека на иронию.

После короткой паузы, он сказал – уже другим, деловым тоном:

– Я всего лишь сыщик. И для меня зло – очень конкретно… – он погасил окурок. – Вы еще не хотите спать?

– Нет, нисколько.

– Очень хорошо. Тогда, доктор Вайсфельд, расскажите о ваших встречах с покойным режиссером. Я уже убедился в вашей наблюдательности и, честно вам скажу, очень рад, что нашел такого помощника. Итак, я слушаю вас, доктор.

Слова его мне польстили – при том, что я совсем не был уверен в их искренности. Тем не менее, я постарался возможно подробнее воспроизвести мою историю знакомства с Максом Ландау, вплоть до последнего его появления в моем кабинете вместе с женой. Г-н Холберг слушал с обычным внимательно-благожелательным видом. По поводу первой моей встречи – давней, в донацистской Германии – с Ландау он не задавал никаких вопросов. Когда же я заговорил о том, как оказался рядом с режиссером в очереди за обедом, он оживился и попросил меня рассказывать как можно подробнее.

– Это ведь произошло незадолго до убийства, – объяснил Холберг. – Каждая деталь может оказаться важной. Даже если поначалу она показалась вам мелочью. Например, какая-то черта поведения, которая выглядела странной. Может быть, кто-то подходил к нему в очереди. Может быть, он с кем-то заговаривал. Вспомните все очень подробно, Вайсфельд.

– Кроме меня, он разговаривал только с Самуэлем Горански, – сказал я. – В «Купце» он играл Антонио… Ах да, вы же не смотрели спектакль…

Я рассказал о старом попрошайке и об удивившем меня трогательно-нежном отношении к нему язвительного Ландау. Затем перешел к раздражению по отношению к жене, раздражению, которого режиссер не только не стыдился, но даже словно бы выставлял напоказ.

– Да-да… – пробормотал Холберг Холберг. – Но об этом мы уже знаем. И, думается мне, оценка самой госпожи Ландау совершенно точна. Она верно оценивала причины поведения мужа. Я уже думал об этом. Макс Ландау любил свою жену. Очень любил. Любил до безумия. И его поведение, как мне кажется, имело совершенно иную причину – любовь. Он надеялся, что госпожа Ландау в конце концов не выдержит его упреков, скандалов и прочего – и бросит его. А значит, уйдет из гетто. Похоже, все действительно обстояло именно так… Вернемся к вашему разговору. Значит, ничего странного в его поведении не было?

– Мне кажется, нет… – я честно попытался вспомнить все детали той встречи. – Он вел себя в обычной своей манере, насколько я могу судить. Экзальтированной, излишне эмоциональной. Но таковы, я думаю, многие творческие личности. Правда… – еще раз вспомнив поведение Ландау, я вдруг подумал, что ему есть иное объяснение. – Мне кажется, что он все время выводил себя на выплескивание эмоций еще и по чисто медицинской причине.

– Что вы имеете в виду? – спросил Холберг.

– Его болезнь. Судя по тому, что вы сказали, он не пользовался морфином, который ему передавала Луиза. Наверное, ваша догадка справедлива, и он действительно обменивал морфин на продукты, а продукты отдавал ученикам рабби Шейнерзона.

– Кстати, – сказал Холберг, – это уже не догадка. Я побеседовал с госпожой Ракель Зильбер. Она действительно помогала Максу Ландау обменивать морфин на продукты. Знаете, на продовольственном складе разработана целая система хищения продуктов. То есть, хищениями это трудно назвать – просто сведения об умерших они подают на сутки позже. Отсюда всегда имеется излишек продуктов… Да, юная Ракель взяла две ампулы, предназначенные для обмена покойным… – он помолчал немного. – Я посоветовал ей сделать то, что собирался сделать господин Ландау. Передать продукты рабби Шейнерзону для его учеников.

– Думаете, она так и сделает? – спросил я.

– Уверен, – ответил Холберг спокойным голосом. – Возможно, сделала уже сегодня. Не сомневайтесь, Вайсфельд, госпожа Зильбер – очень порядочная и очень несчастная девушка. Здесь, в Брокенвальде она лишилась родителей. И семью ей заменил Макс Ландау. Она обрадовалась, когда узнала, что ей представляется возможность сделать то, что не успел сделать ее кумир. Она ведь не знала – что делает Ландау с продуктами, которые обменивает на морфин. Сегодня Ракель Зильбер впервые не чувствует себя преступницей – ведь она, оказывается участвовала в миссии по-настоящему благородной… Но я вас перебил, доктор. Продолжайте, прошу вас.

– Я хочу сказать, что, поскольку покойный режиссер не пользовался морфином, ему приходилось справляться с болями без лекарств. И мне кажется, что своими эскападами он еще и старался заглушить физические страдания. При этом – вспомните, – госпожа Ландау сказала, что в последний месяц скандалы между ними стали много чаще. Причина та же.

– Браво, – серьезно заметил Холберг. – Очень точное наблюдение, доктор. Признаться, об этом я не подумал. Хотя и жил в предоставленном им помещении. Но он бывал там редко, и в эти редкие часы я уходил из гримерной, чтобы не мешать. Поэтому мне ни разу не довелось быть свидетелем его взрывов. Да, вероятно вы правы. И даже наверное правы.

Я снова вспомнил покойного режиссера, с его резкими колебаниями настроения, с дерзостью по отношению к окружающим. Вспомнил, как он выкрикивал первый монолог Шейлока в лицо полицейского, вспомнил…

– Постойте, – сказал я охрипшим от волнения голосом. – Вы спрашивали о странности в поведении. При нашей первой встрече у кухонного блока. Кажется, я кое-что вспомнил. Мне показалось, что в какой-то момент он кого-то увидел… Знаете, Холберг… Он повел себя так, как будто увидел кого-то, кого никак не ожидал увидеть.

– Увидел в очереди? – переспросил Холберг.

Я помотал головой.

– Нет, не в очереди. На противоположной стороне. Там как раз проходили новички. В тот день пришли сразу два транспорта – из Берген-Бельзена и из Марселя.

– То есть, он увидел кого-то в группе новичков?

– Нет, я не уверен, – я уже не был уверен даже в том, что все происходило именно так. – Возможно, кто-то просто стоял на противоположной стороне, когда проходили новенькие.

Уловив нотки сомнения в моем голосе, Холберг спросил: