Книга Видения - Сергей Галихин

Зяблик хмыкнул.

– Останавливаем? Петрович, что с тобой?

– А что со мной?

– Ты же всего на пять лет меня старше. Неужели ты не видишь, что происходит? Страну спихивают в канаву. И не только нашу. Насаждают всякую мерзость, а ты говоришь, что так везде, поэтому все это фигня. А мы делаем хорошее дело, и за это нам памятник. А все остальное пусть делает кто-то другой.

– Хм-хм, – усмехнулся Конев. – Это не я, это ты стареешь. Все, что ты сейчас рассказал, – просто мода. Помнишь, как нас за хэви метал гоняли? И что твои родители говорили про нас и наших одноклассников? А что сейчас я говорю про современную музыку? А молодежи нравится. И это нормально. Просто мир меняется. Мода меняется. Так всегда было. И самое смешное, так будет тоже всегда.

– Это вампиры мода? – спросил Зяблик. – Ну, хорошо. Согласен. Петушня – это мода. Пидоры всегда были. Содомский грех даже в Библии упомянут. Но, черт возьми, уж больно много желающих стало свою задницу подставить. Ну не может это нравиться нормальному мужику.

– Ты как маленький, ей-богу. Помидоры тоже раньше ядовитыми считали. Даже слышал, ими хотели какого-то французского короля отравить. А он трескал и нахваливал. А теперь мы все их едим.

– Ты что же хочешь сказать, что скоро мы все опидорасимся?

– Вот чудак-человек! С помидорами несколько лет прошло, между тем как попробовали и понравилось. А гомосексуализм десятки тысяч лет существует. И судя по всему, нравится не многим. Просто сейчас это стало модно. Вот народ и не стесняется. А даже наоборот. Пытается выпятить напоказ.

– Так откуда эта мода к нам пришла? – спросил Зяблик.

– Ну начина-ается, – протянул Конев. – Мировая закулиса виновата. И Видения тоже она нам подарила.

– А называй ее как хочешь, – сказал Зяблик. – Но, надеюсь, не станешь спорить, что устои нашего общества расшатываются. Мораль подрывается. Неспешно, методично. Наш патриотизм преподносится как имперские амбиции, наша культура – как доморощенные обряды, аляповатые народные промыслы; наука – как отсталая, техника – как устаревшая. И вообще, наша родина – клоака, где безнравственность и коррупция, воровство и нищета. Такую и защищать незачем. И, вообще, если она перестанет существовать, всем станет лучше. А мировая мораль нас не бросит. Поможет, накормит, научит. Нужно только слушаться, правильно понимаю?

Конев на мгновенье задумался и, тяжело вздохнув, сказал:

– Может быть, и так. Только я не революционер. Хочешь узнать правду – читай таблицу умножения. Да и та, знаешь, уже не истина. А у меня есть работа. Я делаю важное дело. Кто-то хочет подставлять свою задницу – я не против. Пока к моей не пристраиваются. Кто-то пьет кровь – пусть хоть дерьмом мажется, если ему это доставляет удовольствие, только дома. Но если он для этого кого-то задумает убить, я поймаю и посажу его за убийство. Если вонючий выйдет на улицу, я посажу его за хулиганство.

Не понимал его Конев или не хотел понимать – какая разница? Разговора не получилось… И со словами «грядет конец света» Зяблик вышел в коридор.

Глава XI

О том, что Ольга арестована, Ковалев узнал случайно.

Вчера на дне рождения школьного приятеля, работавшего на телевидении, он обмолвился, что недавно встретил Матвееву. Не успел Женя сказать, что она стала классной бабенкой, а он когда-то даже пытался крутить с ней шашни, как приятель огорошил новостью.

– Ее взяли двадцать второго, ночью. Я через пресс-службу ФСБ пытался узнать, в чем дело, но толком мне ничего так и не сказали, пустые общие слова и «без комментариев». По слухам, в Архангельском переулке была серьезная перестрелка. Человек десять положили.

– Что же теперь будет с ее семьей? – скорее сам себя, чем приятеля, спросил Женя. – У нее больная мать и две сестренки.

Журналист пожал плечами.

– Мать в дом инвалидов, сестер в детдом.

– Зачем же сразу в детдом? – удивился Женя. – Старшая, насколько я понял, уже достаточно взрослая. Если выбить на мать пособие, вполне сможет заботиться о младшей сестре. Представитель опекунского совета, конечно, будет приглядывать, но жить дома все же лучше, чем в приюте. Да и Ольгины друзья, если бы раз в месяц скидывались по копейке… С миру по нитке – нищему рубаха…

Но в эту секунду появился новый гость, именинник ушел его встречать, и разговор оборвался. После такой реакции приятеля на арест школьной подруги Женя больше не стал поднимать эту тему. Все было и так понятно.

Сегодня после работы Ковалев собирался навестить Ольгиных сестер.

Бывают люди, у которых с детства все хорошо. Их родители работают на денежной или престижной работе, их родственники вроде бы случайно оказались в полиции, в прокуратуре, мэрии, комитете по экологии или в других теплых местах. Старшие сестры удачно выскакивают замуж за бизнесменов и политиков. Институт идет ни шатко ни валко, зачет за денежку, госэкзамен с горем пополам. Дальше они получают неплохую перспективную работу и вот уже сами заводят семью, породнившись с кем-то, кто, стоя на социальной лестнице на несколько ступеней выше, всегда поможет идти по жизни. В какой-то момент им начинает казаться, что они поймали бога за бороду, что мир крутится только для них. Что есть они и есть другие. Им полагается гораздо больше и лучшего качества, потому что они избранные.

Но есть и другие. Обычные люди. Которых первые с легким презрением называют народом, отводя себе роль интеллигенции. Так сказать, элиты этого народа. А эти другие тоже вроде бы старались по жизни, лезли из кожи вон. Их родители вкалывали на двух, а то и трех работах, чтобы дать детям образование и свести концы с концами. Но у них не было родственников и друзей, которые помогли бы им устроиться. У них не получилось оказаться в нужном месте в нужный момент. Они родились в глухой провинции, в маленьком городе, а не в столице или мегаполисе. Среди прочих равных они всегда оказывались ровнее. И в том не было их или чей-то вины. Просто так встали звезды, легли карты, упали кости. Первые брезгливо называют вторых неудачниками, с суеверным ужасом стараются не иметь общих знакомых, уверенные, что это заразно и передается при рукопожатии. В лучшем случае относятся к ним с покровительственным снисхождением, того и гляди потреплют по щечке. И те, вторые, живут в том месте, которое отвело им в этом мире провидение, время от времени пытаются вырваться за установленные судьбой границы. Иногда им это даже удается. Но чаще они просто живут. Рождаются и умирают. Смеются и плачут. Ошибаются и предвидят. И чаще всего Капотня – не самое поганое из мест, где им приходится жить.

Свернув у нефтеперерабатывающего завода направо, Женя вышел из видений Сахары, по которой только что рассекал, проехал несколько километров и оказался в Капотне. С начала двадцать первого века сюда стали переселять неплательщиков за коммунальные услуги из числа тех, у кого жилье было муниципальным. С каждым годом принудительно переселенных становилось все больше. Ольгина же семья жила в Капотне уже больше тридцати лет.