Книга Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

Мы отправились в Гао вместе с участниками операции «Сервал» на военно-транспортном самолете «Трансаль». Я попала в тот мир, который совсем не знала, и поняла, как благородна миссия военных. Я взволнованно наблюдала за ними на месте событий, когда они помогали населению, измученному бесчинствами джихадистов.

Нам показали школу, в которой не было ничего: ни столов, ни стульев, ни книжек, ни карандашей. Мы привезли школьное оборудование. В разграбленной больнице я зашла в палату, где лежали молоденькие роженицы. Одна из них только что произвела на свет двойню — девочку и мальчика. Им было часа два от роду. Их еще никак не назвали. Минту решительно положила их мне на руки и заявила:

— Вот этот — Франсуа, а эта — Валери!

Все покатились со смеху. Сделанное там фото вызывает у меня одно из самых приятных воспоминаний. У меня глаза полны слез, которые я пытаюсь сдержать. Если эти малыши и вправду получили наши имена, я еще больше желаю им счастья…

Мы пообедали в палатке, в военном лагере, среди солдат и их командиров, было 45º в тени. Везде, куда бы я ни приезжала, я должна была сказать людям хоть несколько слов, а иногда даже произнести короткую речь. Делать я это не умела и старалась импровизировать. И постепенно начала понимать, какое удовольствие испытывает Франсуа, переживая такие моменты.

Нас предупредили, что приближается буря, дождь полил как из ведра. Люди стали разбегаться. Это был первый дождь за сезон. Журналисты смеялись и говорили, что я унаследовала от Франсуа его дар: стоит ему где-то появиться, как сразу начинается дождь, и так было с первых дней его президентства. Ветер усилился, и нам пришлось поторопиться с отъездом.

В Бамако я посетила больницу и сиротский приют. То, что я там увидела, останется у меня в памяти навсегда: десятки новорожденных младенцев с дыхательной недостаточностью, сильно недоношенные. Шансы выжить невелики. Когда мы вернулись, то отправили группу врачей с поручением выяснить, почему столько новорожденных страдает подобными недугами. И я конечно же не смогу забыть ясли для детей-инвалидов. Все они, независимо от увечья, сидели рядком прямо на полу в мрачном коридоре.

В Мали наложили запрет на усыновление детей иностранцами. Я твердо решила вступить в переговоры с правительством, которое аннулировало уже полученные шестьюдесятью двумя французскими семьями разрешения на усыновление. Новый закон отменил предыдущий, и семьи лишились надежды на появление у них малыша. Во Франции незадолго до моего отъезда ко мне несколько раз обращались представители «усыновителей детей из Мали». Я видела, что они в отчаянии, и обещала помочь, заручившись согласием президента. Но, прибыв на место, поняла: нужно ждать выборов в Мали. Позднее я вернулась к этому вопросу вместе с супругой нового президента. Дело сдвинулось с места. Не сразу, но сдвинулось. Семьи до сих пор со мной на связи. Очень надеюсь, что у них все получится… Перед самым отъездом из Мали была созвана пресс-конференция. Мадам Траоре задали вопрос об участии Франции в малийских делах. Последовал взрывоопасный ответ: «Когда мужчина ложится спать, у него нет готового решения. Он его принимает вместе с той, что рядом с ним. А та, что с ним спит, это как раз Валери». И аудитория действительно взорвалась… от хохота. В Мали эмоции бьют через край. Я понимала Франсуа, когда он как главнокомандующий отправился в Мали после начала военной операции. Но не тогда, когда он заявил, что «это был самый прекрасный день в его политической жизни». Не прошло и минуты, как я отправила ему эсэмэску с упреками: «Если самый прекрасный день в твоей политической жизни — не тот, когда тебя избрали президентом, значит, это была ошибка». Да, я с ним не церемонилась, это правда. Но кто еще посмел бы сказать правду ему, вечно окруженному льстецами и подхалимами? Боюсь, никто. Отныне он не желал слушать критику. Следовало молчать, чтобы не получить взбучку.

* * *

Приближалось лето 2014 года, когда, по слухам, чета Олланд — Гайе собиралась официально обнародовать свои отношения. Они по-прежнему встречались. Франсуа, работая на опережение, написал мне, что все это неправда, что там все кончено, что он хочет вернуть меня, что эта девушка ничего для него не значит. В общем, завел обычную песню неверных мужей.

Каждый день он просил меня о встрече. Его упорство не ослабевало. Я перестала отвечать. Неспособность разобраться, где правда, а где ложь, мешала мне вновь взрастить в душе зерно доверия к людям, без которого — теперь я это знала точно — любые отношения заходят в тупик.

Франсуа в третий раз пообещал мне сделать публичное заявление, что у него нет связи с актрисой. И в третий раз не сделал. Погнался за двумя зайцами, боясь остаться в одиночестве? Не хотел рвать со мной окончательно, потому что не знал, чего ждать от меня, когда я стану свободной? Наконец 12 августа, в день своего шестидесятилетия, он опроверг слухи о скорой свадьбе. В тот же день предложил мне вернуться к нему. И прибавил: «Тебе решать, сказать мне „да“ или „нет“».

Я должна перевернуть страницу. Каждый день я повторяла заученную наизусть потрясающую фразу Тахара Бен Желлуна: «Молчание любимого человека — это тихое преступление», — и держалась. Кто из нас двоих больше страдает? Неизвестно. Он старался разузнать обо мне у друзей или у моего сына, с которым по-прежнему общался. Он у них выведывал, что я делаю, с кем встречаюсь, о чем думаю. Расспрашивал всех подряд, чтобы выяснить, почему я не хочу его видеть.

Когда мы впервые встретились после заявления о разрыве, он сказал:

— Не буду говорить о твоей книге: не хочу, чтобы ты решила, будто я из-за нее к тебе возвращаюсь.

Ничего не хочу знать ни о его жизни, ни о том, что происходит в Елисейском дворце. Не включаю телевизор, не читаю газет. Попадающиеся по дороге киоски кажутся мне источниками радиации, объектами, представляющими для меня опасность.

Я замкнулась в узком мирке, в хрупкой капсуле. Пытаюсь бороться, но энергия отчаяния первых дней уже иссякла. Кажется, это называется двойным ударом. Когда первый удар оказался недостаточно болезненным. Тогда наносят второй. Туда-сюда. Две пощечины. С одной стороны, потом с другой. Не успеешь подняться, как на тебя кидаются снова.

Франсуа причинил мне столько боли! И все же иногда мне его не хватает, это правда. Мне не хватает прошлого, нашей любви, не хватает нашей беззаботной страсти, часов, когда все казалось таким простым, когда краски были ярки, а воздух невесом. Но прошлое никогда не возвращается. Или налетает жестокими порывами, разметающими в прах: прошлое не желает умирать, особенно то, до Елисейского дворца, когда Франсуа был другим. Вернее, когда был самим собой.

Его послания говорили о любви. Он писал, что я — вся его жизнь и без меня он ничего не может. Это искренне? Он верил в то, что писал? Или это всего лишь последний каприз мужчины, который ненавидит проигрывать? Он писал, что вновь завоюет меня, но разве я президентский пост? Теперь-то я хорошо его знаю: если он сумеет меня вернуть, совершить немыслимое, то тогда ему, вполне вероятно, удастся вновь завоевать сердца французов, ведь сейчас он самый непопулярный президент за всю историю Пятой республики.