Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

Флавий Сильва решил лично возглавить штурм. Уж слишком долго пришлось ждать победы. Рассвет застал римлян готовыми к атаке. Над боевыми колоннами взмыли орлы Десятого Сокрушительного.

Выстроившись «черепахой», первая центурия двинулась вверх по насыпи. Щиты спереди, щиты сбоку, щиты над головой – словно крыша из черепицы. Ее не пробьют стрелы и камни. Говорят, будто бы и движущуюся по ней колесницу «черепаха» выдержит.

Но надо спешить, надо дойти до пролома раньше, чем встающее солнце ослепит воинов своими лучами. Странно, но никто не препятствует идущему на штурм легиону. Даже караульные на стене не появились.

– Спят, что ли? – удивленным шепотом спрашивали солдаты.

– Насторожись, какую-то пакость приготовили, – отвечали другие.

Но вот римляне дошли до пролома. Вошли в него. Их встретила тишина. Мертвая тишина.

На площади перед северным дворцом догорали нагромождения каких-то вещей и лежали трупы. Сотни исковерканных ударами меча трупов. Переплетенные руки, ноги. Мужские, женские, детские. Лужа крови, огромная, вязкая, вытекла из-под груды неправдоподобно белых тел и красным обрамлением растеклась по камням. Восковые маски лиц с застывшими на них страданием, ужасом, болью, криком. Тошнотворный запах бойни и гари.

– В крепости никого нет. Все мертвы, – доложили прокуратору.

– Проклятые иудеи! Они украли у нас победу. Что за героизм – взять крепость без защитников!

Жесткость и зверство – основные черты римского солдата. Его не разжалобить. Но защитники Мецады изумили даже их. Убить своих детей, жен, себя. Какой же силой духа и веры надо обладать!

Бледность, желтая, болезненная, проступающая сквозь смуглость кожи и загар, разлилась по лицу Ионатана. Он не смотрел на трупы. Он не верил. Не хотел верить, что Бина, возлюбленная его сердца, где-то здесь, в этом нагромождении, в этом месиве тел. Нет. Нет. Она там, в комнатах. Он не задумывался о том, могла ли она быть живой, остаться живой, когда все мертвы, у него для этого не было сил.

Ионатан повернулся и пошел, тяжело ступая с навалившимися на плечи страхом и неверием. Ему казалось, что мир вокруг стал нереален. Контуры этого мира словно размывались, оставляя четким только то, что перед глазами, а дальше все сливалось в серый, размытый, мокрый край.

Он входил в комнаты, бегло оглядывал трупы детей, женщин и, содрогаясь от увиденного, старался не запомнить вывернутых голов, страшных ран, сжатых в судороге рук, луж крови. Запах тлена давил все сильнее. Лицо его некрасиво оскалилось от судороги душевной боли.

Трибун Валерий Венуст с застывшим лицом статуи стоял в стороне, стараясь не вдыхать зараженный воздух. Сверкал его начищенный панцирь, колыхался плюмаж на бронзовом шлеме. Он видел, как Ионатан двигается вдоль каменной узкой улицы, входит в комнаты и быстро их покидает.

Когда Ионатан остановился перед скрюченным маленьким трупом женщины, лежащим на пороге, Валерий медленно двинулся к нему, приказав охране ожидать его на месте. Ионатан повернул голову в его сторону. Лицо иудея было страшно. Он постоял еще мгновение на пороге, словно собираясь с силами, затем решительно шагнул внутрь.

Пригнув голову, Валерий вошел следом и остановился в дверях. Ионатан стоял, сгорбившись у ложа. Валерий не видел лица той, что лежала. Он видел только край узорчатого платья и босые запыленные ступни.

«Вот и все», – сказал он себе, не зная, что означают эти слова, но стараясь успокоить бешено застучавшее сердце. Он хотел пройти вперед и не мог. Какое-то странное оцепенение сковывало его тело.

Сделав над собой усилие, Валерий делает шаг и останавливается рядом с Ионатаном. Теперь он видит лежащую женщину и не узнает ее. Вечный страх живого перед неживым охватывает Валерия.

«Да разве эта холодная, с голубеющим в полумраке комнаты лицом кукла – Бина?» – спрашивает он себя, невольно отшатываясь. Он не хочет видеть ее такой, но не в силах двинуться. И продолжает смотреть, тупо, бессмысленно, ужасаясь разрушающей силе смерти.

– Господи мой, Господи! – услышал он надрывный стон иудея.

И этот горестный стон словно обнажил все чувства Валерия. Никогда прежде не испытанная скорбь и пустота заполнили его сердце.

– Отпусти меня, римлянин, – услышал он тусклый голос Ионатана и неожиданно понял, как тот старается затушить в себе ненависть к нему, к Риму.

«Да, да, – хотел сказать Валерий, – зачем ты мне теперь?» Но лицевые мышцы свело судорогой. Он боялся, что, открыв рот, зарыдает, и, до боли сжав челюсти, Валерий вышел.

Девятьсот шестьдесят защитников крепости Мецада убили себя. Иудейская война окончилась.

Валерий Венуст вернулся в Рим. Удачная женитьба обеспечила ему необходимый имущественный ценз и позволила Валерию стать сенатором. Он пополнел, стал медлительным и вальяжным. По утрам в прихожей его большого дома полно клиентов. Они заглядывают ему в глаза. Они сопровождают его на Форум. Он вполне спокоен и доволен своей жизнью.

И лишь иногда, разбирая бумаги в своем ларце, он находит медную монету, выпущенную по случаю победы. «Плененная Иудея», – написано на ней, и в образе Иудеи рыдает женщина, сидя на обломках.

Валерий болезненно вздрагивает, серые глаза его мутнеют, и он видит в полумраке пещеры волшебное видение, дивный образ юной иудейки.

Острая боль утраты молнией пронзает сердце. Потерял что-то единственно стоящее, единственно важное. Высокое чувство любви. Как неприкаянна, как пуста, как бессмысленна без нее жизнь.

Боль становится все сильнее, обжигающей горячей волной поднимается к вискам. Он задыхается. Он горит. Он умирает. Но именно тут боль отступает. К нему возвращаются усталое равнодушие, спокойствие и напыщенная важность нового аристократа. Глубоко вздохнув, Валерий прячет монету на дне шкатулки.

Похоронив Бину, Ионатан бен Боаз пешком добрался до небольшого городка Явне и стал одним из последователей Гамлиэля. Для него, потерявшего в войне с римлянами все, осталась лишь одна любовь – любовь к Единому, одна власть – власть Торы и одно желание – внести свою лепту в дело сохранения иудаизма.

Изредка, неспешно собравшись, Ионатан идет на юг, к тому месту между Аскалоном и Иерусалимом, где когда-то находилось селение Бины, садится на старую каменную ограду, на которой он сидел в тот ясный вечер 60 года. Так же сладко пахнут травы, шелестят листья, а он сидит, сгорбившись, грезит – и все давно ушедшие в этот миг с ним.

Отец и Амрам неспешно беседуют у стены дома. Хлопочет Хадас. Черноглазая девочка протягивает ему на ладони фиолетовый плод смоковницы. Резкий взмах крыльев птицы или движение осмелевшего зверька прерывает его мысли.

Нет смоковниц, нет дома, и никого нет. Все убиты. Ионатан встает, высокий, худой, обросший бородой. Его лицо вдохновенно и строго. Глядя на запад, в сторону Рима, где Империя празднует свой триумф, он шепчет слова пророка: