Книга Халиф на час - Шахразада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фатьма теряла сознание и разум в долгом, бесконечно долгом приливе наслаждения, пока его рот терзал ее, посылая острые, безжалостные молнии с каждым движением, рождая первобытную жажду наслаждения.
– Я так затвердел, что взорвусь, если немедленно не утону в тебе.
Абу-ль-Хасан не дал ей времени опомниться от сокрушительной разрядки. Его давно сдерживаемое желание рвалось наружу. Приподнявшись, он торопливо стянул шаровары, пытаясь освободить восставшую плоть. Наконец он подмял Фатьму под себя и обжег раскаленным клеймом своей страсти.
– Абу-ль-Хасан…
– Я не могу сейчас остановиться, – пробормотал он. – Слишком хочу тебя.
Шелковистая плоть погрузилась в горячий бархат ее лона. Абу-ль-Хасан застонал, а Фатьма подалась ему навстречу. Но неожиданно он замер.
– Скажи мне, – раздался его гортанный голос. – Скажи, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.
– Д-да, – выдавила Фатьма, сгорая от желания вновь почувствовать в себе этот гигантский неумолимый стержень, достающий, казалось, до самого сердца. Ей хотелось закричать от глухого отчаяния, когда он неожиданно вышел из нее. Но Абу-ль-Хасан немедленно снова ворвался, с еще большей силой. Фатьма благодарно всхлипнула.
И то, что начиналось нежной прелюдией, превратилось в бушующий вихрь. Забыв обо всем, он снова сжал ее прекрасное тело и ринулся вперед, неукротимый, буйный, яростный, пронзая раз за разом ее жаждущие глубины.
Они сжимали друг друга, как смертельные враги. Он брал ее настойчивыми, грубыми толчками, с восторгом ощущая полную власть над этой женщиной. Она принадлежит ему, и только ему!
Она рассыпалась миллионами легких сверкающих искорок как раз за мгновение до того, как он последовал за ней. Сначала бурный шквал захватил жадными щупальцами ее, а потом и его. Ослепленный желанием, Абу-ль-Хасан сделал последний отчаянный выпад и с хриплым стоном отдался на волю наслаждения.
Когда шторм стих, он обессиленно обмяк на ней, все еще изредка вздрагивая. Кожа поблескивала от пота, сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
Оба долго молчали. Истомленная, Фатьма тихо лежала в его объятиях.
– О Фатьма, о звезда моей жизни, ты станешь моей женой?
– Да, мой Абу, да…
– Да говорю тебе, Зульфия, это был не он! Да, я в первый раз предстала перед жаждущим взором великого халифа и мне не дано было раньше знать его ласк… Но так любить женщину не стал бы ни один умелый мужчина! Он подумал лишь о себе, насытил лишь себя! И уснул, даже не вспомнив о том, что он делит с кем-то ложе…
Стройная, миниатюрная Марсия отхлебнула сока и откинулась на подушки.
– Так все и было, – согласилась с ней высокая белокурая рабыня Илана, дочь далекой полуночи. – Этот неизвестный, с которым все обращались как с халифом, возгорелся от самых невинных прикосновений. О, настоящий халиф никогда бы не был столь неучтив и столь… несдержан. Да и тело его было иным. Я-то помню!..
– Ну что ты можешь помнить, сестра моя Илана! Что ты можешь помнить, если тебя призвали в опочивальню халифа всего второй раз в жизни! Разве этого достаточно для того, чтобы запомнить тело мужчины?
– Ты забываешь, сестра моя Зульфия, что это тело не просто мужчины. Это тело нашего господина и повелителя. И потом – этот неизвестный не умел снять с себя одежд, – тут синие глаза Иланы загорелись торжеством. – И самое главное… Он был пьян!
– О Аллах милосердный! Пьян! Наш повелитель… Этого не может быть!
О да, халиф Гарун аль-Рашид никогда не восходил на ложе к возлюбленным, если вечером отдавал щедрую дань плодам виноградной лозы. Ибо считал, что любовь – это трудная и бесконечно прекрасная наука. А научные занятия следует вести с трезвой головой. Ибо в противном случае высокое искусство любви превратится в гнусное удовлетворение животной низкой похоти.
– А еще наш повелитель, ну или тот, кто взошел к нам на ложе, был одет подобно спятившему павлину. На нем были синие расшитые шаровары и красный кафтан, зеленая рубаха и пурпурная чалма…
Зульфие на миг показалось, что она сходит с ума. Обе девушки были уверены в том, что они делили ложе с неизвестным. Более того, по их описаниям Зульфия не могла узнать халифа – единственного, кто мог разделить ночь с наложницами. Но кто же тогда прятался под личиной Гаруна аль-Рашида? Кто был тот неизвестный, что смог перехитрить главного евнуха и постельничего, городскую стражу и стражу у внутренних покоев? Кто был этот невежественный, который повел себя с рабынями столь низко и столь неосмотрительно? Ибо, о, Зульфие было прекрасно известно, как может быть мстительна женщина, тем более женщина, несправедливо обиженная…
– А еще, – тем временем продолжила Марсия, – вот что мне рассказала Захра… Ну, у которой брат состоит писцом при втором советнике дивана.
– И что же она тебе рассказала? – насмешливо переспросила Зульфия, в душе ожидая лишь подтверждения своих опасений.
– А она рассказала, что ей рассказал брат, что он вчера чуть не умер от смеха в диване. Во-первых, наш халиф не помнил церемониала входа в диван, а во-вторых, оделся, как пугало. Но с великими людьми может всякое случиться, ибо они велики. И потому никто бы не обратил на эту странность нашего повелителя никакого внимания, если бы она была единственной. Но были и иные странности. Захра говорила, что ей брат говорил, что обычно халиф немногословен, но уважителен. Что каждое его слово драгоценно, ибо исполнено истинной мудрости правителя. А вчера в диване он повелел призвать каменщиков, дабы те залатали прорехи в небе, из которых на город льет дождь…
– Аллах милосердный…
– Да, сестричка. Оказалось, что эта самая тяжкая, воистину государственная беда, которая обрушилась на всю нашу страну.
– Не нам, сестра, судить о тяжести бед, которые обрушиваются на страну…
– Это так – не нам об этом судить. Но представить себе мудрого нашего повелителя, всерьез рассуждающего о лестнице в небеса, о каменщиках и прорехах в небе, я не могу.
– Увы, добрая моя Марсия, не могу этого и я. Должно быть, на нашего повелителя вчера нашло временное помрачение рассудка.
– Помрачение рассудка… Должно быть, так. Поэтому он и напился, как сотня псов, и увенчал свой ужин целой чашей кофе, смешанного с медом и перцем…
– Такого просто не может быть, Марсия, ты бесстыдно лжешь!
– Не сердись, добрая моя сестричка! Об этом мне самой рассказал поваренок, который приносит нам еду из дворцовой кухни. Он слышал, как об этом главный повар рассказывал со смехом постельничему. Слышал он и то, как громко смеялись эти двое над нашим повелителем, почему-то называя его глупцом и шутом…
– Я не могу не верить тебе, сестра! Но я не могу и поверить в то, что ты рассказываешь. Похоже, что против нашего повелителя, доброго, мудрого и милосердного халифа Гаруна аль-Рашида затевается целый заговор.
