Книга Преобразователь - Ольга Голосова

Так что изыдем с миром, господа!

Глава 13

Цыгане

Обожаю ездить в электричках и смотреть в окно. Ветер дальних странствий путается в проводах и, укрощенный, превращается в дым Отечества.

Вот только задница все время прилипает к дерматиновому сидению, а пассажиры невзирая на пол и возраст постоянно прижимаются к тебе горячими бедрами. Немножко потно получается. И локти! О, эти необходимые члены нашего многохитрого тела постоянно тыкаются в подвздошные ямочки и селезенки окружающих, навевая мысли о конечностях шестиногих угловатых насекомых. Я сидел у открытого окошка и, вдыхая аромат нагретой смазки и отцветающей персидской сирени, размышлял о причудливых извивах русской души. На узловой станции в вагон ввалилось такое количество народа с рюкзаками, молодым кустарником и подвывающими котами в переносках, что ход моих мыслей круто изменил направление. Я стал размышлять о дачниках.

Еженедельное паломничество горожан на дачи своим стихийным упорством всегда напоминало мне идущую на нерест рыбу. Гениальнейшая придумка – дать людям дачи, чтобы снизить социальную напряженность! И ладно еще электрички, где максимум, что вам сделают, это заедут в ухо черенком лопаты. А что творится на узких, как бутылочное горлышко, выездах из столицы? Как вспомню, так вздрогну! Какая, к черту, организованная борьба с коррумпированными негодяями за свою жизнь и здоровье, за родину и детей, если весь гнев, как пар из чайника, выплескивается на «того дебила в красной девятке», «суку, которая всем дала, а теперь на мерине» или на «дэпээсника-падлу, который вон там бабло собирает, сам небось, придурок, светофор сломал». Пока доехали люди туда и обратно – глянь, снова готовы хавать парашу, что льется с экранов, гниет на прилавках и просачивается в мозг с глянцевых страниц. О, великие умы! Это они породили китайские стратагемы и вывели из людей новое племя – ленивых, жадных и вечно завистливых тварей. Что нам, бедным крысам, до вас, простые люди!

Дом оказался последним на улице, уходящей в никуда, и, как водится, за пару участков до него асфальт закончился. Больше всего меня потрясло то, что с фасада строение совершенно скрывал высоченный забор из зеленого рифленого железа, который неожиданно обрывался через несколько метров, открывая вид на голое поле, поросшее цветущей сурепкой. Из-за забора доносился лязг и грохот металла. Я постучал ногой в наглухо запертые ворота без видимых отверстий. Калитка в них распахнулась мгновенно, и снизу вверх на меня воззрился юный джентльмен, столь чернявый, кудрявый и грязный, что невозможно было не признать в нем представителя вечно кочующего племени цыган.

– Э-э, уважаемый, тебе кого? – с наглым задором поинтересовалось дитя природы и, моментально сменив интонацию, привычно заныло: —Ой, дядя хороший, дай мне на хлеб, на еду, мамка болеет…

– Курить нечего, на мотоцикл не хватает? – добавил я и, отстранив бедром бойкого пацана, прошел во двор по склизкой доске, переброшенной через смачную глинистую лужу.

Мальчонка хотел было что-то добавить, но вдруг осекся и ринулся вперед. Подрезав меня возле крыльца, он вдруг заголосил:

– Нэ, чавалы 48! Ой, тетя Роза, к тебе пришли. Ой, гаджо 49 пришел. А дел те марег 50, принесла нелегкая…

В ответ на вопли цыганенка лязг и грохот стихли, а из-за дома немедленно высыпала куча детей в драной одежде с чужого плеча.

Я огляделся и обнаружил поблизости от недостроенного гаража стоящий прямо в поле обязательный белый «мерседес», который, весело препираясь, мыли цыганки лет двенадцати-пятнадцати от роду. Солнышко блестело на полированных боках механического коня, посверкивало над оцинкованной крышей дома и, стекая с водосточных труб, било мне прямо в левый глаз. Я прищурился.

Двор был загажен страшно. Помятые ржавые ведра и остатки велосипедов, кучи вонючего тряпья и проржавевший остов «шестерки» без дверей и капота, кухонные отбросы и останки ящиков гнили вперемешку с драными пакетами и кроссовками без подошв. Выбитая колесами и ногами грязь перемежалась с кустистыми островками зелени, а на бесконечных бельевых веревках сушились одеяла и какие-то расписные кацавейки, в обрамлении пестрого безумства широченных юбок.

Тем временем на крыльцо вышли две цыганки в длинных юбках и шерстяных кофтах. Головы их были повязаны разноцветными платками, на шеях бряцали гирлянды бус, а из ушей каждой свешивались длинные серьги. Они кивали в мою сторону головой и о чем-то тихо переговаривались. Мужчин не было видно.

– Эй, дядя, чего тебе? – наконец крикнула одна из них, старшая и самая бойкая.

– Я думал, вы мне скажете, зачем я к вам пришел, – я сделал шаг в их сторону.

– Ищешь кого, дорогой, или потерял что? – спросила та же цыганка со смуглым лицом в сеточке морщин.

– Ищу и потерял. Сказали мне, что у вас моя вещь или знаете, где лежит, – продолжал я импровизировать на ходу.

– Ой, мы чужого не берем, мы людей не обманываем, дорогой. Зачем плохо про нас думаешь?

– Нет, искрение мои, думаю я про вас хорошо. А нет ли у вас человека, который может знать то, что мне надо?

– Загадками говоришь, гаджо. Цыганка обернулась к товаркам и что-то тихо проговорила им. Ее подруга вскинула брови и, всплеснув руками, зыркнула на меня черными с искрой глазищами.

– Ему к Розе надо, пусть идет, – сказала она, как отрубила. – Эй, – зычно крикнула она, – Малика, проводи гостя к рани 51.

Тут же словно из-под земли рядом со мной возникла молоденькая цыганка с роскошной копной черных волос, перетянутых в хвост. Она потянула меня за рукав.

– Пойдем, дорогой, сюда тебе надо. Там всю правду тебе скажут.

Не отпуская мою руку, девушка возвела меня на крыльцо. Из сеней она завернула меня куда-то влево и, проведя по тесному, забитому барахлом и клетчатыми сумками, коридорчику, нежно впихнула в дверь, предварительно крикнув:

– Тетя, к тебе гаджо, – а потом повернулась ко мне и добавила:

– Заходи, дорогой, не бойся, все хорошо будет.

Я сделал шаг вперед и увидел тетю Розу, которая сидела на полу. Перед ней стоял небольшой медный столик-поднос, на каких в арабских гаремах подают кофе и сладости.

Лет тете Розе на вид было много. Из-под платка темно-зеленого бархата выглядывали седые пряди, а во рту тетя Роза держала длинную турецкую трубку, которую с удовольствием и курила. В маленькой комнатушке с низеньким потолком больше не было никакой мебели, только у стены стоял большой деревянный сундук, куда по цыганскому обычаю на день убирается постель и где хранятся личные вещи.

Цыганка не отрывая глаз изучала меня, и я подивился тому, как ее лицо, изъеденное временем, похоже на кору старого дерева.

– Ну что, золотой мой, проходи, помогу тебе отыскать, что ищешь, если, конечно, судьба у тебя есть такая.

Цыганка указала мне кивком на потертую расшитую подушку, и я, проклиная восток и ориентальные замашки подмосковных цыган, с трудом опустился на пол. Все-таки кошмарный переход давал о себе знать, отдаваясь предательской дрожью в мышцах.