Книга Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн

К счастью, опасность быстро рассосалась: прибыв на место, флорентийцы обнаружили, что бунт подавлен. Местный городской голова Чезаре Петруччи собрал собственное ополчение, пленил Нарди и его людей и повесил на площади всех главарей восстания. Стремительные действия Петруччи пришлись Лоренцо весьма по душе — они не только защитили Флоренцию, но и показали, что окрестное население твердо стоит на стороне Медичи. Следуя политике своего деда, которую тот начал проводить после возвращения из ссылки, Лоренцо взял на заметку имя сельского старосты — на предмет будущего повышения. Такие люди нередко оказывались более верными, нежели даже многолетние приверженцы партии Медичи, и Петруччи не был исключением (в конце концов он станет гонфалоньером, и именно его своевременные действия, направленные против заговора Пацци, окажутся решающими для победы Медичи).

Через несколько месяцев после событий в Прато хорошо отлаженная политическая машина Медичи неожиданно забуксовала в самом городе. Синьория отказалась утвердить рекомендованных Томмазо Содерини от имени Медичи людей в качестве членов комитета, наблюдающего за выборами в этот орган городской власти. Пришлось вернуться к более демократической системе жеребьевки, что, по иронии судьбы, означало возвращение к брату Томмазо, заговорщику Никколо Содерини, когда он именно таким образом был избран гонфалоньером. На сей раз Лоренцо решил смириться, терпеливо выжидая момента, когда чаша весов вновь качнется в сторону Медичи. Такой момент наступил, и Лоренцо ввел систему, позволяющую Медичи еще крепче держать бразды правления в своих руках. Оправдывал он свои действия тем, что для эффективной внешней политики Флоренции нужна «твердая власть». Отныне во всех главных комитетах — по обороне, финансам, общественному порядку — большинство будет принадлежать Медичи.

Теперь у Лоренцо не было никаких препятствий для укрепления положения Флоренции на международной арене, и в 1471 году он пригласил к себе с государственным визитом самолюбивого герцога Миланского Галеаццо с женой Боной, принадлежащей к Савойскому дому (все Сфорца следовали традиции Висконти брать жен из Савойи, защищая таким образом высокогорные северные границы Милана). Визит Галеаццо сопровождался красочными празднествами и торжествами, весьма пришедшимися по вкусу как местным жителям, так и высокопоставленному гостю, прибывшему в сопровождении двухтысячной свиты одетых в парчу рыцарей, охраны, сокольничьих и даже пятисот гончих. На Флоренцию вся эта пышность произвела должное впечатление, однако же и простые граждане, и особенно правитель города находили немалое удовольствие в том, чтобы ненавязчиво демонстрировать свое культурное превосходство. Пребывание во дворце Медичи с его несравненными картинами и скульптурами настолько вдохновило герцога, что по возвращении в Милан он тоже призвал живописцев и архитекторов украсить родной город.

Еще Козимо де Медичи в свое время убеждал, и небезрезультатно, отца Галеаццо Франческо, этого дюжего экс-кондотьера, заказывать проекты домов и статуи; свою роль в развитии миланского Ренессанса на раннем его этапе сыграл и Пиджелло Портинари, один из руководителей филиала банка Медичи, оказывавший немалую поддержку Франческо Сфорце. Тем не менее в культурном смысле Милан заметно отставал от Флоренции. Об этом свидетельствует, например, сам облик собора, возводившегося тогда в городе: это была чистая готика, массивное средневековое строение со шпилями и арочными контрфорсами, которое вполне могло бы вырасти во Франции или Германии прежних времен. Впрочем, следует повторить, что расцвет художественного Ренессанса во Флоренции, в котором столь важную роль играли деньги Медичи, начинал распространяться и на сопредельные итальянские государства.

А вот отношения между ними, несмотря на это, не улучшались: итальянская политика по-прежнему оставалась невнятной и непредсказуемой, и какая-нибудь ерунда могла породить целый дипломатический конфликт. Пышный прием, устроенный во Флоренции миланскому герцогу, вызывал ревность у короля Неаполитанского Ферранте. Зря, что ли, подарил он Лоренцо на свадьбу чистопородного скакуна — юный правитель Флоренции должен быть не чьим-то там, а именно его другом.

В 1471 году папа Пий II умер, и новым понтификом стал Сикст IV. Просвещенного гуманиста из Сиены сменил человек с куда более трудным и решительным характером. Сикст IV родился на Лигурийском побережье, невдалеке от Генуи. Уже во францисканском монастыре, куда поступил в юности, он обнаружил незаурядный, хотя и чрезвычайно практичный ум. В сочетании с набожностью и тщеславием он обеспечил ему быстрый рост в церковной иерархии. Избранный в пятидесятисемилетнем возрасте папой, Сикст IV выглядел весьма внушительно. Рослый, мощного сложения мужчина, с большим черепом, приплюснутым носом и совершенно беззубый, он был преисполнен решимости восстановить политическое влияние самого института папства. Для начала следовало вернуть контроль над Папской областью, которая оставалась таковой только по имени.

В 1471 году Лоренцо де Медичи возглавил флорентийскую делегацию, прибывшую в Рим поздравить нового папу с избранием, и, судя по всему, молодой гость столь высокого ранга произвел на Сикста IV сильное впечатление. Он согласился и впредь держать свои счета в банке Медичи, однако отклонил просьбу сделать младшего брата Лоренцо Джулиано кардиналом: несмотря на родственные связи с семьей Орсини, путь на высшие ступени церковной иерархии был пока для Медичи закрыт (Лоренцо тогда не знал, что новый папа уже готовит кардинальские мантии не менее чем для шести своих племянников). В качестве компенсации папа подарил Лоренцо древнеримский мраморный бюст императора Августа. На сей раз возревновал герцог Миланский. Помимо того, стало известно, что с главным союзником Флоренции происходит что-то нехорошее. Из сообщения, полученного от Аччеррито Портинари, сменившего своего брата Пиджелло на посту управляющего филиалом банка Медичи в Милане, явствовало, что у Галеаццо развилась опасная психическая болезнь. Он совершает все более странные, порой необъяснимые поступки, скажем, недавно замуровал в камере, оставив ему лишь стакан вина и куриную ножку, своего астролога (священника) только за то, что тот предсказал Галеаццо, что ему суждено править менее одиннадцати лет.

Впрочем, у Лоренцо не было времени раздумывать над этими дикими капризами: на носу у него был настоящий кризис. Невдалеке от Вольтерры, городка в южной Тоскане, находившегося под протекторатом Флоренции, были обнаружены новые запасы квасцов, и местные власти представили право на их разработку некой компании, тремя главными акционерами которой были сторонники Медичи. Но вскоре стало ясно, что запасов там гораздо больше, чем считалось вначале, и те же власти подряд отняли и передали его собственным жителям. Во Флоренции это решение отменили, но когда об этом стало известно в Вольтерре, там начались волнения, в ходе которых были убиты несколько флорентийцев. Одного из прежних акционеров выбросили из окна, а местный голова, назначенный флорентийской синьорией, забаррикадировался у себя дома.

Вопреки советам Томмазо Содерини и синьории Лоренцо решил, что надо продемонстрировать силу. Если Вольтерра отпадет от Флоренции, ее примеру вполне могут последовать и другие тосканские города. Под знамена был призван кондотьер Монтефельтро из Урбино, которому было велено немедленно выступить во главе своих наемников в сторону Вольтерры, которая, в свою очередь, воззвала — тщетно — к помощи Венеции и Неаполя. После четырехнедельной осады город сдался, и ворота были открыты. Но к тому времени наемники уже вышли из повиновения начальнику, и Вольтерру накрыла волна мародеров и насильников. Узнав об этом, Лоренцо пришел в ужас и немедленно выехал в Вольтерру. Пытаясь хоть как-то исправить положение, Лоренцо лично проехал по городу, раздавая деньги пострадавшим. Покаяние его было искренним — но ведь это он послал войска. Хоть и готовили его управлять государством с детских лет, Лоренцо еще только предстояло обрести практический опыт и политическое мастерство деда и отца, которые наверняка постарались бы для начала как-то смягчить положение, а к насилию прибегли бы только в крайнем случае.