Книга Жестокий континент - Кит Лоу

Каждого, кто пытался спастись из этого ада, немедленно отбирали для особого «разговора». Герхард Грушка, 14-летний немецкий мальчик, попавший в этот лагерь, стал свидетелем наказания, назначенного одному из беглецов, который имел несчастье быть пойманным. Звали беглеца Эрик ван Калстерен. Когда его привели назад в барак, группа охранников избила его кулаками и прикладами, в то время как остальные заключенные должны были смотреть. По словам Грушки, это было одно из самых жестоких избиений, которые он когда-либо видел: «Эрик… вдруг вырвался от охранников и взобрался на нары. Четверо кинулись за ним сзади и стащили его в центр помещения. Было видно, что они чрезвычайно раздражены такой попыткой сопротивления. Один из них принес из угла железный лом; в том углу у нас стоял бак, в котором мы приносили себе еду. Пропущенный через обе ручки бака лом облегчал переноску, когда тот был полный. Теперь же он стал орудием пытки. Охранники брали его по очереди и били Эрика по ногам с несдерживаемой яростью. Как только он упал на землю, они стали пинать его ногами, поставили снова на ноги и вновь принялись бить железным ломом. В отчаянии Эрик умолял своих мучителей: «Пристрелите меня, пристрелите меня!» Но они били его еще сильнее. Это была одна из самых страшных ночей в Згоде. Каждый из нас думал, что нашего товарища по несчастью убьют».

Каким-то чудесным образом ван Калстерен выжил после этого избиения. Как и Грушке, ему было всего четырнадцать лет. Он был гражданином Голландии и никоим образом не должен был оказаться в лагерном заключении в Польше.

Такие вещи происходили в Згоде каждый день. Неудивительно, что между этим лагерем и нацистскими концентрационными лагерями часто проводят параллель, особенно потому, что начальник лагеря сознательно старался возродить в нем атмосферу Освенцима. Такие параллели в то время проводили и сторонние наблюдатели. Местный священник передал информацию об этом лагере английским официальным лицам в Берлине, которые, в свою очередь, направили ее в министерство иностранных дел в Лондоне. «Концентрационные лагеря не уничтожены, а унаследованы новыми владельцами, – гласит английский доклад. – В Швинтохловице узников, которые не умирают от голода, которых не забивают до смерти, заставляют ночами стоять в холодной воде по шею». Немецкие пленные, которые были освобождены из Згоды, тоже сравнивали свой лагерь с нацистскими лагерями. Один из них, по имени Гюнтер Волльни, имел несчастье побывать и в Освенциме, и в Згоде. «Лучше провести десять лет в немецком лагере, чем один день в лагере польском», – позже заявил он.

Несмотря на все мучения узников в Згоде, именно голод и тиф унесли самое большое число жертв. Однако для тех, кто остался жив, эпидемия оказалась спасением. Подробности вспышки болезни просочились в польские газеты и в конце концов дошли до департамента польского правительства, отвечавшего за тюрьмы и лагеря. Морель получил официальный выговор за ухудшение условий жизни в лагере и применение оружия против заключенных. Один из руководителей лагерной администрации Карол Закс был уволен за урезание порций заключенных. Затем власти приступили к освобождению заключенных или переводу их в другие лагеря. К ноябрю 1945 г. большая часть узников была отпущена на свободу на том условии, что они никогда не расскажут о том, что пережили, после чего лагерь был закрыт.

Согласно официальным данным, из 6 тысяч немцев, прошедших через лагерь в Згоде, умерли 1855 человек – почти треть. Некоторые польские и немецкие историки пришли к выводу, что, несмотря на свое официальное название «трудовой лагерь», он стал местом, где немецких заключенных намеренно лишали пищи и медицинской помощи, чтобы довести до смерти.

Было бы заманчиво отмахнуться от Згоды как примера мести отдельного человека – жестокого начальника лагеря, если бы не факт преобладания подобных условий во многих других польских лагерях и тюрьмах. В тюрьме польской милиционной армии в Тржебице (немецкий Требниц), например, немецкие узники регулярно подвергались избиениям ради развлечения, часто охрана натравливала на них собак. Один заключенный утверждал, что его заставляли на корточках скакать по камере, в то время как надзиратель бил его палкой с железным наконечником. Тюрьмой в Гливице (или Гляйвиц) руководили евреи, пережившие холокост, которые использовали ручки от метел, приклады и подпружиненные дубинки, чтобы с их помощью выбивать признания из немецких военнопленных. Выжившие в тюрьме в Клодзко (или Глатц) рассказывают о заключенных, которым «выбивали глаза резиновыми палками», и прочих всевозможных видах насилия, включая убийства.

Женщины страдали точно так же, как и мужчины. В трудовом лагере в Потулице женщин регулярно насиловали, избивали и подвергали сексуальному садизму служащие лагеря. Что еще хуже, их детей разлучили с ними и разрешали видеться по воскресеньям в течение часа-двух. Одна свидетельница даже утверждает, что это было частью широко применявшейся политики отъема детей с целью их ополячивания, что напоминало попытки нацистов онемечивать польских детей во время войны, – хотя, вероятно, это эмоциональный ответ на боль, причиненную разлукой со своим ребенком на полтора года. Другие заключенные Потулице рассказывают, что, когда они находились на работе, их заставляли раздеваться и загоняли в жидкий навоз; они даже стали свидетелями того, как один охранник поймал жабу и заталкивал ее в рот немецкого пленного до тех пор, пока тот не задохнулся.

Однако, наверное, самый печально известный польский лагерь находился в Ламбиновице, или Ламсдорфе, – под этим названием он был известен своим обитателям-немцам. Бывший лагерь для военнопленных заново открыли в июле 1945 г. как трудовой лагерь для немецких гражданских лиц, ожидающих репатриации с территории новой Польши. Во главе лагеря стоял двадцатилетний Чеслав Гжеборски – «развратного вида поляк, который разговаривал только пинками».

По словам одного из первых узников, зверства начались почти сразу же. Вечером в день приезда этот человек и сорок других узников были разбужены и выгнаны из бараков на лагерный двор, где их заставили лежать на земле, а в это время охранники прыгали по их спинам. Потом пришлось бегать по двору, подвергаясь ударам плетей и прикладов. Всякий, кто падал на землю, немедленно подвергался нападению охранников. «На следующее утро мы похоронили пятнадцать человек, – заявляет свидетель. – Несколько дней после мне было очень больно передвигаться, я мочился с кровью, и сердце плохо работало. А пятнадцать человек лежали в земле».

Когда пару дней спустя пришел первый большой транспорт с заключенными, зверства продолжились. В избиениях участвовали не только польские охранники, но и их немецкие ставленники, особенно «старший по лагерю» садист фольксдойче – пленный из Люблинеца по имени Йоханн Фурман. «На моих глазах он ударом убил младенца, когда мать попросила для него супа, который в Ламсдорфе давали самым маленьким детям. Затем он стал гоняться по двору за матерью, которая все еще прижимала к себе крошечное окровавленное тело, нанося ей удары плетью… потом ушел в свое помещение со своими «помощниками» доедать суп, предназначенный для детей».

По словам того же свидетеля, лагерные охранники постепенно становились все более и более изобретательными в своем садизме. Для развлечения комендант лагеря заставлял одного из мужчин залезать на дерево, стоявшее во дворе, и кричать оттуда: «Я большая серая обезьяна»; при этом он и охранники смеялись и стреляли в него наугад до тех пор, пока он в конце концов не падал на землю. Наверное, самым отвратительным является описание этим свидетелем того, что произошло с женщинами из близлежащей деревни Грюбен (теперь Грабин в Польше). Их послали раскапывать братскую могилу, обнаруженную возле лагеря, в которой нацистами были захоронены тела сотен советских солдат, умерших в этом лагере для военнопленных. Женщинам не дали перчаток или какой-то другой защитной одежды. Было лето, и тела, находившиеся в сильной стадии разложения, издавали невыносимое зловоние.