Книга Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

– Возможно, ты прав…

– Думаешь о муже? Скучаешь по нему?

Она покачала головой:

– Нет. Уже нет. Наш брак никогда не был идеальным. А теперь… Честно говоря, иногда я боюсь, что однажды он вернется и в моем доме поселится чужой человек, которого мой сын будет называть папой, и… – Она встряхнула головой, словно отгоняла назойливых мух. Русые волосы разметались по разрумянившимся щекам. – Прости. Что-то я разболталась. Тебе пора. Я не хочу, чтобы Мишка видел…

– Хорошо. Я ухожу. Но… я не хочу, чтобы все закончилось.

– Но это закончится. Когда ты вновь обретешь себя. Тогда ты уйдешь навсегда…

– Нет, – я отчаянно мотаю головой, – нет.

Она медленно перебирает мои отросшие волосы, и я вдруг начинаю говорить… Обо всем, что накопилось во мне за эти бесконечно долгие, бессмысленные дни… Я рассказываю про Гарика, про мальчика-чеченца, про мое чудесное спасение от смерти. И про то, что не смог рассказать этого своим фронтовым друзьям… И она слушает, слушает, не перебивая, не произнося ни слова. Словно все это так же важно для нее, как и для меня…

– Я солгал им. Испугался, вдруг они сочтут меня предателем. Я просто струсил, понимаешь? Такой унизительный страх. Хуже, чем на «передке». Потому что там боишься за свою жизнь, и это естественно. А здесь… Я испугался, что мои друзья обвинят меня в связи. с противником. Я не знаю, что со мной случилось. Господи, я ведь только поболтал с мальчишкой… А потом он пошел убивать. И стал врагом. Это ужасно. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Я по-прежнему веду войну с собой… За то, чтобы остаться человеком. И это оказывается сложнее, чем просто выжить. Что творится с этим миром?

– Иногда я тоже думаю об этом, – шепчет Вера, – и мне страшно. Когда-нибудь и Мишку могут так же отправить, как тебя… Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Двадцать один… – эхом отзывается она. – Боже мой… Всего двадцать один. И ты уже видел столько зла… Так не должно быть. Добро и зло – его должно быть поровну в жизни. Так и в Библии сказано… Значит, все лучшее у тебя впереди…

– Мне уже говорили это. Сотни раз. И нашим ребятам тоже… Но их больше нет. Я не верю в Бога. Я ни во что не верю.

– Тебе только кажется. Мы все верим во что-нибудь. Доброе, светлое, чистое. Иначе зачем жить?

– Я не знаю. Подскажи мне.

Она зарывается в подушки. Ее посеребренные лунной пылью плечи тихо вздрагивают.

– Что с тобой? – Я осторожно заглядываю ей в лицо и вижу капельки талого снега на ресницах и щеках. – Не плачь, – шепчу я, целуя ее солоноватые губы, впервые за последние месяцы ощутив себя большим и сильным рядом с ней, такой теплой, мягкой, доверчивой и нежной. – Не плачь, не надо, пожалуйста… Я не могу видеть, как ты плачешь… У меня внутри все будто разрывается…

Отчего-то она начинает плакать еще сильнее, прячась в мои ладони, орошая их мелким дождем поцелуев. В груди у меня что-то медленно вскипает, расплескивая ноющую боль. И я не могу понять, что со мной происходит. Может, так болит душа?

30

Я отпираю дверь своим ключом. Крадусь как можно тише. В нос ударяет слабый приторнова-тый запах. Что это?

Щелк! Вспыхнувший искусственный свет неприятно режет глаза, и я закрываюсь ладонью. Передо мной стоит мама.

– Наконец-то, – шепчет она, подраненной птицей падая мне на грудь. – Господи…

Я чувствую, как жар стыда заливает мои щеки. Теперь я вспоминаю, что вот так, сладковатой мятой, пахнут сердечные капли.

– Прости…

Облегчение и бессонная усталость на ее лице постепенно сменяются возмущенной обидой и гневом.

– Где ты был? Где твоя куртка? Ты снова пьян? Ты мог хотя бы позвонить?! – В ее сдавленном полушепоте кипят слезы.

– Прости… – Единственное, что я могу сказать своей рано поседевшей матери. Извечное, банальное оправдание…

Мама бредет на кухню. Я слышу, как в стакан льется вода, после – громкие прерывистые глотки. Часы за соседской стеной бьют четыре раза.

– Отец недавно лег, – говорит мама. – В последнее время у него часто сердце пошаливает…

– Я не знал. Почему мне никто ничего не говорил?

– Ты не слушал. И не спрашивал. Ты вообще не замечаешь, что мы есть.

– Неправда, – отчаянно возражаю я, – неправда…

– Не кричи. Разбудишь папу.

– Я был у женщины.

– Что?! – Мама, полуобернувшись, замерла, точно приклеилась ладонью к деревянному кружку. Как в детской сказке.

– Я был у женщины.

– У какой женщины?

Отчего-то меня ставит в тупик этот растерянный вопрос. Как описать Веру? Невысокая полненькая блондинка лет двадцати шести… Будто на стенде «Их разыскивает милиция». Добрая, милая, ранимая… Это точнее, но все же… Рассказать в двух словах о женщине, которая час назад была взвешенной частицей тебя самого… Это так же трудно, как описать свою воскресшую душу.

– Кто она? – Мама осыпает меня картечью вопросов. – Откуда? Как ее зовут?

– Ее зовут Вера. Правда, удивительное имя?

– Сколько ей лет?

– Какая разница?

– Как это «какая разница?!» – Голос мамы резко взмывает ввысь. Она отклеивается от ручки и подходит ко мне вплотную. – Она что, намного старше тебя?

– Ненамного. А что тебя так волнует?

– Может, – она вновь переходит на полушепот, но с трагическим оттенком, – может, у нее еще и ребенок?

– Да, – я пожимаю плечами, – ну и что? Он замечательный…

– О господи! – с надрывом восклицает мама, хватаясь за сердце, словно я принес ей весть о собственной кончине. Она идет на кухню. Я машинально за ней. Она капает в стакан валокордин.

– Да в чем дело-то? – шепчу я, ощущая, наряду с искренним непониманием, неожиданный прилив нарастающего бешенства.

– Только с тобой это могло случиться! Сначала спутался с этой… Вылетел из института, угодил в Чечню, а теперь еще собираешься растить чужих детей!

– По-твоему, это одно и то же? Война и шестилетний мальчик?

– Ему уже шесть?! А где его настоящий отец?! Может, и не было никогда…

– Даже если и так, это касается только меня!

В глазах мамы читаются удивление и испуг.

Я вдруг понимаю, что ору.

– Извини, – говорю я опять. – Но я уже вырос. Это нужно было сделать гораздо раньше, еще до… К сожалению, мое детство затянулось…

– Я иду спать, – растерянно шепчет мама. – Поговорим утром.

– Не о чем говорить.

Недовольно пожевав губами, мама поднимается, распрямив плечи, выходит из кухни. Я слышу, как она плотно затворяет дверь в их с отцом комнату. Я остаюсь наедине с собой, мятным запахом, приближающимся рассветом и странным, невыносимо тягучим чувством, будто я ошибся домом. Мне хочется уйти обратно…