Книга Дар божий. Соперницы - Ольга Дремова

Глядя на это великолепие, Лев почувствовал себя маленьким мальчиком, попавшим в сказочный мир, и ему очень захотелось вернуться на много лет назад, в своё детство. Тогда не было таких игрушек, о таких вещах в те страшные послевоенные годы не то что не мечтали, даже и не слышали. Они с отцом строили свою дорогу, где рельсы клеились из спичек, а паровозик, выструганный из дерева, приезжал на станцию, склеенную из огромных спичечных коробок. Выкрашенная зелёнкой вата заменяла деревья, палочки для счёта гордо назывались шлагбаумом. Паровозик приходилось двигать рукой с огромной осторожностью, потому что спичечные рельсы могли в любой момент разлететься на отдельные кусочки.

Лев вспомнил, как он был счастлив даже таким незамысловатым игрушкам, и улыбнулся.

Гришка просил железную дорогу, конечно, такая огромная ни к чему, она просто не поместится в квартире, но немного поменьше купить всё же стоит, пусть в его детстве будет то, чего не было у него самого. Зайдя в отдел игрушек, он увидел целый стенд таких паровозиков различных моделей и размеров. Удовольствие было не из дешёвых: то, что помещалось в комнату мальчишек, съедало почти половину наличности Льва, но он купил подарок, не раздумывая и нисколько не сожалея о потраченных деньгах.

Книга — красивое иллюстрированное издание обо всей Канаде — нашлась достаточно быстро: в книжном отделе выбор был огромным, а вот с подарком для Андрея пришлось повозиться подольше.

Уговор между Львом и Андрейкой был простым: привезти то, что поразит Льва, но не с первого раза, а со второго. Забавный мальчишка, всегда что-нибудь да придумает! Справедливо решив, что железная дорога была первым поразительным открытием, Лев направился вдоль прилавков, оценивающе разглядывая всё то, что на них лежало.

Сумка росла и раздувалась, толстея с каждой минутой: кроссовки для ребят, модный плащ для Маришки, шикарная мягкая шерсть для тёти Симы, бинокль для Генки, смешное зеркало для Светочки и сомбреро для Серёги Тищенко — куплено было всё, за исключением подарка для Андрейки. Вещи, лежащие в необъёмных пакетах, были качественными, красивыми и порой забавными, но ничего, что поразило бы его так же, как железная дорога, на пути Вороновского не встретилось. Он уже отчаялся и, посматривая на огромные настенные часы с длинными фигурными стрелками, решил, что купит первое, что попадётся ему под руку, как глаз его остановился на необыкновенной вещи.

В отделе музыкальных инструментов висел предмет странной формы: к плоскому приплюснутому барабану был пристроен несуразно длинный гитарный гриф с колками. На передней панели была проделана узкая овальная щель, и туго натянутые струны отдавались странным приглушённым металлическим звуком редкого тембра. Если бы с этого сооружения можно было бы свинтить гриф со струнами, то остался бы точно такой же барабан, который Вороновский помнил по детству. Он лежал на полке в шкафу пионерской комнаты школы, вызывая восхищённые и слегка завистливые взгляды мальчишек. По бокам его шли круглые вертикальные палочки, служившие креплением основе и поблёскивающие на солнышке жёлтым металлическим блеском. Точно такие же золотистые палочки были и здесь, и это ощущение знакомой с раннего детства вещи было до того сильным, что Вороновский невольно засмеялся.

— Интересно, что это за балалайка такая мудрёная, — вслух проговорил он.

— Сами вы балалайка, гражданин хороший! — с укором отозвался на его слова продавец. — Что ж это вы, с виду такой респектабельный, а балалайку от банджо отличить не смогли? — В его словах зазвучала обида. — Весь мир знает, что это такое, а как наши увидят его, так обязательно каким-нибудь непотребным именем назовут: то балалайкой, то барабаном на верёвочке, а один турист сказал, что я ему скрипку бракованную подсунуть хочу. Чего только не напридумывают, такой ерунды!

— А вы что, русский? — удивился Вороновский.

— Все мы в какой-то степени русские, кто-то больше, кто-то меньше, — протяжно отозвался тот, — здесь половина Канады с иорданским профилем и хохляцким акцентом ходит, так ведь все люди — братья, это ещё дедушка Ленин говорил, разве не так?

— Так, — хмыкнул Лев, — просто неожиданно услышать здесь русскую речь, всё по-французски да по-английски.

— Может, конечно, и так, это смотря куда ходить. Если в университеты да музеи — тогда да, а если на развалы и толкучки — так тут все наши. Ну, банджо-то будете брать? Самая что ни на есть Канада будет, зашибись, а не подарок!

— Говорите, Канада? — Вороновский ещё раз оценивающе взглянул на мудрёную гитару.

— Канадский фольклор в чистом виде, — утвердительно кивнул головой продавец и выжидающе уставился на Льва.

— Ну, если фольклор, тогда заверните, — согласился Лев. Время поджимало, а хотелось ещё успеть подняться на лифте и посмотреть на всю эту красоту сверху.

Обвешавшись кульками, пакетами, сумками и сумочками, Вороновский напоминал сам себе хорошую ломовую лошадь, телега которой загружена под завязку.

— Ещё один свёрточек, и я умру, — тихо проговорил он, направляясь к лифту. Если бы от него зависело, то он привёз бы с собой только фотографии и книгу, но ребята ждали подарков, и с этим приходилось считаться. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, Вороновский обернулся, но, оглядевшись по сторонам, понял, что он такой здесь не один. Народ, увешанный покупками с головы до пяток, дефилировал в совершенно произвольном направлении и нисколько по этому поводу не комплексовал. Вздохнув свободнее, Лев встал у лифта и начал ждать.

В огромные, от пола до потолочных перекрытий, окна универмага светило прохладное канадское майское солнышко, но здесь, внутри, оно казалось тёплым и ласковым. Проходя через стекла, лучи не «ломались», а падали прямыми упругими полосочками, похожими на туго натянутые гитарные струны. Казалось, что можно взять и уцепиться пальцем за эту струну, и от неё посыплются мелкие золотистые искорки. Сверху плавно спускалась кабина лифта, а в лучиках солнца танцевали зажигательную румбу тысячи мелких пылинок.

Вороновский поднял голову и увидел пол кабины, медленно опускающийся книзу. На платформе стояла какая-то женщина, но лица её пока не было видно. Яркие потоки солнечных лучей беспрепятственно проникали сквозь тонкую ткань лёгкого платья. Точёные длинные ноги, покатая линия упругих бёдер, узкая талия и безупречная форма груди. Лифт ещё не опустился до конца, но в ушах Вороновского наступила гулкая томительная тишина. Кругом пропали все звуки, кроме глухих ударов сердца, отдававшихся пульсирующей болью в каждом уголке его тела.

Этого не может быть, потому что это однажды уже случилось с ним, там, в прежней жизни, много лет назад. Он вспомнил, как в свете солнечных лучей любовался этой женщиной, замирая от щемящей боли и моля Бога продлить это удовольствие. Запах её волос цвета переспелой пшеницы, пахнущих грозой; хрупкие податливые плечи, тонкие пальцы рук и глаза цвета морской волны. Господи, как давно это было!

Лифт опускался всё ниже, а глаза Льва поднимались всё выше, охватывая её стройную фигуру целиком. Здравый смысл советовал Вороновскому развернуться и отойти хотя бы на пару шагов, пока ещё не стало слишком поздно. Затеряться в этом людском потоке, смешаться с толпой, и — всё пройдёт стороной, всё будет, как прежде. Но ноги его намертво приросли к полу, и разум перестал повиноваться.