Книга Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес

* * *

Генри пошел в другую комнату взглянуть на Марианну — по понятной теперь причине, — и Кастенбаум нарушил твердое правило не-пить-до-полудня, налил себе стакан бурбона из стоявшей у Генри бутылки и залпом выпил. Дождался, когда спиртное ударит в голову, разгонит кровь в мозгах.

Генри появился, тихо притворив за собой дверь:

— Она в порядке.

— Не очень-то долго ты пробыл в ящике, — сказал Кастенбаум. — Не знаю, правда ли ты совершил короткое путешествие. Ну, ты понимаешь. В иной мир. — Он поддразнивал Генри или по крайней мере пытался.

Генри ничего не сказал в ответ, не улыбнулся — последние несколько недель он был так серьезен, — но посмотрел на стакан Кастенбаума и на бутылку рядом:

— Не рановато ли для тебя?

— Ты нарушил свое правило, а я — свое.

— Ясно. Что ж, пожалуй, я присоединюсь.

Но едва он наклонил бутылку над стаканом, в дверь постучали. Генри поставил бутылку.

— Я открою, — сказал Кастенбаум. — Почему ты не включишь свет? Тут тьма кромешная.

Генри включил лампу и встал позади Кастенбаума, который открывал дверь. Они увидели старика. Или человек казался стариком на первый взгляд.

Но когда Генри присмотрелся, он понял, что тот вряд ли намного старше его самого. На нем был старый костюм, пошитый много лет назад и на куда меньшую фигуру. Печальные покрасневшие глаза провалились в глазницы, словно хотели вовсе скрыться; обтягивавшая скулы кожа шелушилась и потрескалась от холода. Даже у бакенбард, казалось, не было сил расти; они обрамляли его лицо, как мелкая металлическая стружка. На всем нем как будто лежал какой-то легкий серый налет, тонкий слой пыли. Впервые за прошедший год Генри подумал об отце.

— Вы… Генри Уокер? — нервно спросил человек, склонив голову набок, как собака, ожидающая, что ее турнут.

— Нет, — ответил Кастенбаум со смешком и отступил в сторону.

— Я Генри Уокер, — сказал Генри.

— Маг? Генри Уокер Великий?

— Он самый.

Человек смотрел на Генри, и его глаза загорелись.

— Генри Великий, — повторил он и стоял, словно не зная, как приступить к делу, с каким пришел.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросил Генри.

— Надеюсь, — сказал человек. — О господи, так надеюсь! — Он помолчал. — Я слыхал о том, что произошло вчера вечером. — После каждого слова он делал паузу, еще тяжело дыша после подъема пешком; лифт не работал, а этаж был далеко не первый. — Сам я там не был, к сожалению. Но слышал об этом. Читал в газетах, да к тому же все говорят о происшедшем, как вы, должно быть, знаете.

— Благодарю вас, — сказал Генри, хотя, наверное, лучше было бы ему промолчать.

Человек приблизил лицо к Генри и прошептал:

— Ведь это было чудо?

— Выглядело как чудо, — ответил Генри, — и это главное.

— Но оно же произошло? Чудо произошло?

— Что произошло, то произошло.

Человек взволновался еще больше, тяжело дышал, кивал головой. С безумным взором, с сумасшедшей улыбкой на лице он придвинулся еще ближе.

— Вы воскресили ее, — сказал он.

Генри оглянулся на Кастенбаума.

— Вы воскресили ее, ведь так?

— Так, — согласился Генри.

Человек наконец был как будто удовлетворен, словно услышал то, зачем пришел, и Генри надеялся, что теперь он повернется и уйдет. Но не тут-то было. Вместо этого он жестом пригласил кого-то, стоящего за углом, войти.

Там были еще двое. Один — крупный мужчина, которому Генри дал бы двадцать с небольшим, а другой — совсем еще мальчишка, худой и малорослый, с бледным лицом в оспинах. Они держали что-то, завернутое в старое рыжевато-коричневое одеяло, и едва Генри увидел сверток, он понял, что это такое. Понял и Кастенбаум.

Они положили тело на пол.

Старик опустился на колени и осторожно откинул одеяло. Глаза мертвой были открыты, каштановые волосы зачесаны назад, словно для того, чтобы представить ее в лучшем виде. Похоже, ее даже слегка подкрасили. Пальто на ней было застегнуто на все пуговицы. Приподнявшийся подол длинного голубого платья открывал лодыжки, и старик движением, полным нежности, поправил его.

— Прошлой ночью, — сказал он, мягко отводя с ее лба выбившуюся прядку. — Это случилось прошлой ночью. Мы ничего не могли поделать. Не могли получить лекарства — доктора у нас нет. Как не могли отправить в одно из этих чудесных мест, где, вы знаете, их лечат, — санатории, так они называются.

— Она…

— Чахотка, — сказал старик. — Туберкулез.

Генри опустился на колени, чтобы разглядеть ее. Он был ошеломлен. Насколько этот человек напоминал ему отца, настолько женщина напоминала ему мать и те дни, когда он смотрел в окно, как она умирает. Он словно вернулся в прошлое, когда был мальчишкой, а Ханна стояла рядом с ним, еще маленькая девочка.

— Пожалуйста, — сказал старик. — Я не могу заплатить вам, но мы будем вечно молиться за вас, а в Божьем мире ничто не может сравниться по силе с молитвой.

— Кроме вашего, — сказал мальчик. — Вашего могущества.

— Он прав, — подтвердил старик. — Кроме вашего могущества.

Кастенбаум стоял позади Генри и молчал, потрясенный.

— Верните ее, — взмолился старик. — Пожалуйста. Она мать мальчика. Посмотрите на него. Он слишком мал, чтобы остаться без матери. Она нужна ему. И всем нам. Она была всем для нас.

Семейство в благоговейном молчании ждало от Генри свершения чуда. Он же не шевелился. Не мог. Смотрел поочередно на каждого из них. Здоровенный парень беззвучно заплакал, слезы, как дождь, бежали по его лицу. Старик коснулся лица жены и смотрел в ее глаза, мальчик часто-часто моргал, готовясь заплакать, и ни на секунду не сводил глаз с Генри.

Генри отрицательно покачал головой. Попытался что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни слова. Ему нечего было сказать, нечего было совершать. Бросив последний взгляд на тело, лежавшее на полу, он ушел к себе и тихо прикрыл дверь.

Семейство ждало, не без надежды даже сейчас. Они думали, что это, вероятно, хороший знак. Часть магии, наверняка. Он ушел за волшебной палочкой, или за живой водой, или за хрустальным шаром — что там он использует для воскрешения мертвых. Они были уверены в этом.

Они ждали в полном молчании, неподвижные, как сама умершая.

Они ждали долго.

— Где он? — спросил старик. — Что он делает?

— Вам стоит уйти, — сказал Кастенбаум.

— Уйти? Но маг…

— Он не вернется.

Но это казалось совершенной бессмыслицей.

— Не вернется? Вы уверены?