Книга Однажды на берегу океана - Крис Клив

— Понимаешь… Просто… когда мы с другими мамами возвращаемся из детского сада, обычно мы разговариваем о домашних цветах и пирогах.

Я отпустила руку Сары и опустила глаза.

— О, Пчелка, прости, — проговорила Сара. — Просто все это так внезапно и так серьезно, вот и все. У меня так все перепуталось в голове. Мне нужно еще немного времени, я должна подумать.

Я посмотрела в глаза Сары. И я увидела в ее глазах, что для нее это ново — это осознание неспособности мгновенно понять, как нужно поступить. Глаза ее были глазами существа, только что родившегося на свет. Пока оно не познакомится с миром, оно испытывает только страх. Я очень хорошо знала такое выражение глаз. Если бы вы повидали столько людей, которых заталкивают в двери центра временного содержания иммигрантов, сколько повидала я, вы без труда узнали бы такой взгляд. И мне захотелось как можно скорее убрать эту боль из жизни Сары.

— Простите меня, Сара. Пожалуйста, забудьте об этом. Я уйду. Понимаете? Психиатр в центре временного содержания была права, она ничего не могла для меня сделать. Я до сих пор ненормальная.

Сара ничего не сказала. Держа меня за руку, она шла рядом со мной по улице следом за Чарли. А Чарли бежал вприпрыжку и срубал цветки роз с кустов, нанося по ним каратистские удары. Розы падали, роняя лепестки. Совсем как в моей истории с Нкирукой, как в моей истории с Йеветтой. Я шла, наступая на разбросанные по тротуару лепестки, и понимала, что моя история создана из одних окончаний.

Дома мы сели в кухне, стали пить чай, и я подумала: не в последний ли раз я пью чай в кухне Сары? Я закрыла глаза. Моя деревня, моя семья, этот исчезающий вкус… Все исчезает, утекает в песок, растворяется в тумане. Хороший прием.

А когда я открыла глаза, я увидела, что Сара на меня смотрит.

— Знаешь, Пчелка, я подумала о том, что ты сказала. Насчет того, чтобы ты осталась. Чтобы мы помогли друг другу. Думаю, ты права. Может быть, настало время все воспринимать всерьез. Может быть, настали серьезные времена.

6

Серьезные времена начались с серого, зловещего дня в Лондоне. Я не искала ничего серьезного. Если честно, я, пожалуй, искала как раз немножко чего-нибудь несерьезного. Чарли было почти два года, и я начала потихоньку выбираться из интровертного, куколкоподобного состояния раннего этапа материнства. Я стала влезать в любимые юбки. Мне стало казаться, что у меня отрастают крылышки.

Я решила провести день, так сказать, в поле. Идея состояла в том, чтобы напомнить моим сотрудницам, что возможно написать передовую статью самостоятельно. Я надеялась, что, воодушевив штат своей редакции на маленький репортаж, сэкономлю бюджет. Я весело объявила своим сотрудницам, что весь вопрос только в том, чтобы последовательно изложить свои язвительные замечания на бумаге вместо того, чтобы писать их на коробках с образцами.

Но на самом деле мне просто хотелось, чтобы мои молодые сотрудницы были счастливы и веселы. В их возрасте я только-только получила диплом журналистки и упивалась работой. Обличала коррупцию, воспевала правду. Как меня устраивала эта абсолютная лицензия — маршевым шагом подходить к нехорошим людям и требовательно вопрошать: кто, что, где, когда и почему? Однако стоя в фойе здания Министерства внутренних дел на Маршэм-стрит в ожидании интервью, назначенного на десять утра, я вдруг поняла, что вовсе не мечтаю об этой встрече. Пожалуй, в двадцать лет человек испытывает по отношению к жизни естественное любопытство, но в тридцать лет он уже подозрительно относится к тем, кто относится к жизни с таким любопытством. Я сжимала в руках новенький блокнот и диктофон в надежде, что испытаю хоть немного юношеской любознательности.

Я была сердита на Эндрю. Я не могла сосредоточиться. Я и на репортера-то не была похожа — мой новенький блокнот был девственно чист. В ожидании назначенной встречи я принялась вносить в него план предстоящего интервью. По фойе здания Министерства внутренних дел проходили сотрудники общественного сектора с картонными подносиками, на которых стояли чашки с утренним кофе; сотрудники общественного сектора ходили, шаркая поношенными туфлями. Пышнотелые женщины в брючных костюмах, купленных в больших универсальных магазинах, с качающимися серьгами и позвякивающими браслетами. Мужчины — какие-то вялые, гипоксичные, полузадушенные своими галстуками. Все они сутулились, торопились, нервно моргали. Несли себя, будто ведущие прогноза погоды, готовящиеся сообщить зрителям о самом пренеприятном прогнозе на грядущие выходные.

Я попыталась сосредоточиться на статье, которую собиралась писать. Мне нужно было нечто оптимистичное, что-то яркое и позитивное. Другими словами, что-нибудь совершенно непохожее на то, о чем написал бы Эндрю в своей колонке в Times. Я с Эндрю поссорилась. Его статьи становились все более мрачными. Похоже, он вправду стал думать, что Британия тонет в море. Преступность распространялась, школьное образование оставляло желать лучшего, иммиграция наступала, общественная мораль падала. Казалось, все дает течь, рассыпается и разваливается, и мне это было противно. Теперь, когда Чарли было почти два года, я, пожалуй, смотрела в то будущее, в котором предстоит жить моему сыну, и понимала, что относиться к этому будущему по-свински — не самая конструктивная стратегия.

— Почему тебе всегда обязательно ко всему относиться так негативно? — спросила я у Эндрю. — Если страна действительно катится по наклонной плоскости, тогда почему бы не написать о людях, которые хоть что-то делают, чтобы это предотвратить?

— Ах, вот как? О ком же, например?

— Ну, например, о Министерстве внутренних дел. В конце концов, они — на передовой линии борьбы.

— О, это гениально, Сара. Просто гениально. Потому что люди действительно доверяют Министерству внутренних дел, правда? И как бы ты назвала свою замечательную статейку, которая может так поднять читателям настроение?

— Ты спрашиваешь у меня, какой бы я взяла заголовок? Ну… Как насчет «Битва за Британию»?

Ну да, да, конечно, Эндрю дико расхохотался. У нас получился жуткий скандал. Я сказала ему, что с помощью моего журнала я наконец делаю что-то конструктивное. А он мне сказал, что я перестала вписываться в демографические рамки моего журнала. То есть, другими словами, я не просто постарела, но все, над чем я работала десять последних лет, было чистой воды ребячеством. Это был удар ниже пояса.

Моя злость не успела пройти, когда я вошла в здание Министерства внутренних дел.

— Вечная девочка из Суррея, да? — сказал Эндрю мне на прощание. — Чего именно ты ждешь от Министерства внутренних дел, Сара? Что оно может сделать с этой треклятой страной? Сбрасывать на жуликов бомбы со «Спитфайеров»[33]?

У Эндрю был настоящий дар делать нанесенные им раны еще глубже. Это была не первая наша ссора после рождения Чарли, и Эндрю в конце всегда поступал так — все споры он сводил к моему воспитанию, что ужасно бесило меня, поскольку это было единственное, с чем я ничего не могла поделать.