Книга Amore & Amaretti - Виктория Косфорд

Приехав, берем одну из громадных уродливых телег и ходим по рядам — я везу, Джанфранко нагружает. Завернув за угол в отдел с тропическими фруктами и разноцветными ягодами, вдруг лицом к лицу сталкиваемся с человеком, чье лицо нам точно знакомо. Его губы расползаются в довольной улыбке, и он восклицает: «Как же я рад вас обоих видеть!» Мы разговариваем несколько минут, потом расходимся, и я шепчу Джанфранко, что так и не вспомнила, кто это такой. «Я тоже!» — смеется он в ответ, и мы смеемся вместе. Потом я все же вспоминаю имя этого человека, вспоминаю, что он работал официантом в ресторане, куда мы часто ходили, — должно быть, он подумал, что все эти годы мы были вместе и ни разу не расставались!

На этот раз в обществе Джанфранко я чувствую себя почти как с членом семьи. Мы просто вместе, между нами нет ни сексуального, ни профессионального напряжения, мы — двое взрослых, которых объединяют воспоминания о годах, когда они были моложе и глупее. Дело не в том, что он больше меня не привлекает — нет, он, как в первый вечер нашего знакомства, одет в стильные черные брюки, свободную белую рубашку и туфли с заостренными носами, и очень хорош собой, — но теперь я знаю его слишком хорошо, и динамика наших отношений изменилась. Пока мы едем, он с энтузиазмом придумывает идеи, как решить мои постоянные проблемы с деньгами, молниеносно просчитывает, что меня может спасти небольшой бизнес по выездному обслуживанию банкетов, с ходу выдает простые меню, тараторя с ленивым умбрийским акцентом и описывая круги над рулем горящим кончиком сигареты. Он легко загорается, но так же легко погасает, быстро отвлекается, однако его ум, как и чересчур горячее сердце, почти слышимо отбивает ритм мелькающих мыслей.

Quando la pera è matura, casca da sè.

Когда груша созреет — сама упадет (всему свое время).

Тем временем я навещаю старых знакомых. В день отъезда Уильяма возвращаюсь на виллу раньше обычного, надеясь почитать книгу, но когда захожу в гостиную в глубине дома, то, к своему удивлению, вижу столы, полные гостей, — и во главе одного из них восседает Фабио, наш мастер на все руки из «Ла Кантинетты»! В восторге лечу в его объятия. Я всегда любила этого здоровяка и часто встречалась с его подругой Лидией во Флоренции за кофе. Она тоже здесь и разговаривает с парой, которая мне вроде бы знакома; мне протягивают свежий, мясистый пекорино и корзинку свежей фасоли. За столиком в углу сидят три девушки, чей заливистый смех нарушает торжественность элегантного зала с его высокими потолками и большими зеркалами. В центре их столика стоит ведерко со льдом, и они размахивают бокалами с шампанским, оживленно жестикулируют и курят, выпуская струйки дыма. Лидия шепотом сообщает, что они из Молдавии, и вдруг я начинаю понимать, почему к их столику то и дело наведываются официанты и Джанфранко. К ним подсаживается Беппе в ярком фартуке официанта; теперь происходящее напоминает спектакль, за которым все с интересом наблюдают. Из кухни появляется Джанфранко с засаленными волосами; туго завязанный фартук делает его живот похожим на глобус. Он подходит к нам — заботливый хозяин, как всегда, — а потом садится за стол к проституткам. Мои глаза против воли все время обращаются туда.

Приходит Игнацио и приносит еще шампанского и целую батарею бокалов; его воротник расстегнут, на шее — галстук-бабочка. Джанфранко сидит рядом с самой тихой и некрасивой молдаванкой. Я лишь вполуха слушаю разговор за нашим столом, который перешел к вечной теме — ценам на недвижимость.

Эти девушки заинтриговали меня своей экзотичной худобой и беспардонностью. Одна уже медленно танцует со своим отражением в большом зеркале на стене. Еда на тарелках стоит нетронутой, а официанты один за другим подвигают стулья и садятся за их стол. За соседний столик усаживаются Сильвана с Паоло и начинают ужинать. Кухня закрывается. Я сижу за столом и вдруг с особой остротой понимаю, какие мы уже старые, и испытываю мимолетное сожаление, что не участвую в той, более веселой вечеринке, что я не очаровательная юная двадцатилетняя кокетка с кучей восхищенных поклонников.

В одну из поездок во Флоренцию решаю отыскать свой старый ресторан. Нахожу виа Кондотта и китайский ресторан по соседству, но несметное количество модных кафе, пооткрывавшихся со времен моего последнего приезда, приводит меня в растерянность. Наконец спрашиваю, что случилось с рестораном. В первом кафе никто ничего не знает, но во втором — японской закусочной с броским интерьером — мне встречается пожилой официант, который еще помнит те времена. Ресторан сменил название, сообщает он; и верно, еще раз пройдя по улице, я вижу знакомый порог, а зайдя внутрь, тут же узнаю бар.

Зато мне сразу, буквально с закрытыми глазами, удается найти подвальчик, где мы познакомились с Джанфранко. Спускаюсь по лестнице, и на меня обрушиваются яркие воспоминания: вот я сижу за печатной машинкой на первом этаже и составляю карту вин. Во втором зале тепло, и хозяин выходит мне навстречу и крепко обнимает; его волосы подернула благородная седина, и теперь он носит очки в модной оправе. Я еще хочу успеть на рынок Сант-Амброджо до закрытия, поэтому остаюсь всего на пару минут и обещаю потом заглянуть на обед. У самого выхода хозяин спрашивает, продолжаю ли я готовить свои знаменитые чизкейки. «Конечно, — улыбаюсь я. — Буквально вчера делала один для Джанфранко».

Я просто обожаю маленький рынок в Сант-Амброджо, но всегда блуждала в его поисках. Рынок находится в квартале Санта-Кроче, той части Флоренции, куда туристы вообще не заглядывают. С удовольствием теряюсь в переулках, забредаю на самые глухие улочки и захожу в лавки переплетчиков и торговцев лекарственными растениями, стоявшие на том же месте еще в шестнадцатом веке. Куда бы я ни отправилась во Флоренции, все пробуждает воспоминания о том или ином периоде моей «итальянской жизни». Этот квартал связан с Игнацио, нашей уютной жизнью на виа Гибеллина, с тем темным зимним вечером, когда я узнала, что беременна.

А вот институт, где я училась итальянскому до того, как встретить Джанфранко. И дорогущая энотека «Пинкьорри», куда мы с Игнацио ходили ужинать в мой последний приезд. Парикмахерская, куда я бегала, когда по утрам у нас неожиданно отключали воду, а у меня вся голова была намылена, и бар на углу, где бариста всегда рисовал сердечки пеной для капучино. А вот и рынок. Прилавки и столы стоят ровными рядами с двух сторон павильона, а на них — сыры, хлеб, всякая мелочовка, мясо и птица. Именно здесь, в маленькой сырной лавке, я встречаю Антонеллу и ее брата.

Мы замечаем друг друга одновременно. Их одинаковые карие глаза удивленно округляются, затем загораются от радости, и мы бросаемся друг к другу обниматься. На них белые халаты. Карло поседел, а Антонелла — настоящая красотка, точь-в-точь как ее мать. Мы говорим наперебой, но каким-то образом сказанное доходит: Чезаре здоров, но сидит в тюрьме; Антонелла встречается со старым другом Карло, и у обоих взрослые дети. Мы дивимся, как быстро идет время, как все меняется, и договариваемся поужинать на вилле через пару дней. Я не спрашиваю, как Чезаре попал в тюрьму. Я помню его: высокий, блестящие черные волосы, струящиеся по спине, непроницаемые глаза, выбитые зубы и сицилийская надменность. Наверняка всему виной наркотики.