Книга Портмоне из элефанта - Григорий Ряжский

— Эй! — снова произнес Еврей. — Оглохла, что ль, сучара?

И опять злобы в словах его я не услышала, просто это было такое обращение. Но, на всякий случай, я слегка подвинулась к краю скамейки и развернулась к Еврею лицом. Он бухнулся рядом, бодро хлопнул меня по плечу и шумно дохнул в морозную ночь горячим добродушным перегаром:

— Чего ты тут-то? Смотри, околеешь с холоду. Где мужик-то твой? У тебя был вроде… Как его… Беринг! Крестник мой…

Я не ответила, только поежилась от холода. Еврей посмотрел в небо и ни с того ни с сего загадочно промолвил:

— Завтра погода будет…

Я на всякий случай тоже скосила видящий глаз туда же, вверх, в небесном направлении, но, признаться, ни хрена не поняла, что там было такого, кроме черного холода через валящийся снег. Наверное, Еврей знал какую-то другую правду жизни и погоды, а может, носом своим мягким так чуял, улавливая отдельные сигналы природы. Впрочем, он мог себе позволить и такую роскошь — у него-то своя крыша над головой, с теплым радиатором, отдельным холодильником и крепким замком на входной двери.

— Ладно! — Внезапно он хлопнул себя по колену. — Знаешь, вот чего, давай… Собирайся-ка! Ко мне пойдем. Погреешься, а там видно станет, куда дальше жить. — Он по-доброму посмотрел на меня и потрепал по щеке. — Звать-то тебя как? А то я вроде встречаю тебя, бывает, а звать как — так ни от кого и не понял.

Я внимательно посмотрела на него оставшимся от гайки глазом и не ответила.

— А-а-а… — почему-то обрадовался Еврей. — Так ты, выходит, немая будешь? Так это ж отлично просто, просто надежней некуда. — Он обхватил мою голову руками и пьяно поцеловал прямо в лоб. — Ты мне находка просто при таком недостатке слов. Молча жить будешь, годится? За постой и харчи отслужишь, я имею в виду. Ну, а остальное — по требованию жизни, ну? — Он еще немного поразмышлял и нетрезво вывел: — «Эй» тогда будешь. Просто «Эй», угу?

В общем, выбора у меня не было в тот момент никакого, и я согласилась. Эх, Беринг, Беринг…

Еврей оказался намного старше меня. На очень много. Мы, конечно, по паспортам не проверялись, но и так было видно, особенно когда дело коснулось совместной жизни. Да и не было у меня паспорта, сколько себя помню, — он по моей жизни никогда и не был нужен, в общем. Я и так знала, что отец мой был немец, настоящий причем, оттуда, чистокровный, чуть не иностранец, — люди так между собой говорили, давно еще, когда я маленькая была совсем, и намекали на меня, а я слышала. Ну а мать — самая русская-прерусская, наша что ни на есть, не пойми кто. Поэтому и бросила меня, наверное, в младенческом возрасте, и никаких, само собой, документов нормальных — одни только болезни детские да авитаминозы.

Но спать вместе мы все равно с Евреем стали. Правда, не с самого начала. С самого начала — просто легли вместе, но валетом, — другой кровати все равно у него не было никакой. Но в первый раз — это когда мы пришли к нему после ночной скамейки, после глазной гайки — он завалился сразу, не раздеваясь, потому что был совершенно не в состоянии распорядиться, как надо. Я поначалу слегка обиделась на него, потому что он не определил мне даже место в его жилье. Так что первый валет получился не по хозяйскому расчету и не по моему, а так — самотеком. Валет валетом, но все равно я перед этим немного причепурилась, как умела. Чтобы Еврею показаться, раз уж так все вышло.

Ну а дальше, на следующий день уже и потом тоже, когда он немного пришел в себя и вспомнил про меня, то есть про свой ночной поступок на скамейке возле вентиляционной трубы, то надо отдать ему должное, — он не стал отыгрывать всю историю обратно, хотя и мог, а признал мое новое место в своей жизни и сказал только грустно себе самому:

— Сам виноват, мудила. Чего ж теперь-то?..

И после этого мы залегли валетом уже сознательно, по его предварительному решению, пока не наросло настоящее чувство.

— Давай так пока будем, — сказал он мне, почесав в паху, — а то больно псиной от тебя несет, а у меня как раз мыло все вышло.

Тогда я только нащупывала свое к нему отношение и ни к какому определенному выводу прийти еще не успела. Но успела лишь подумать в ответ:

«А от тебя самого — козлом. Слышал бы Беринг — он бы навряд ли промолчал…»

На другой день Еврей разжился мылом, хорошим, надо сказать, настоящим хозяйственным куском — едким, но зато без этого обманного химикального зловония, — и мы с ним помылись на пару, без всяких уже теперь…

И так получилось, что после этого мы легли уже не прошлым валетом, а голова к голове, но он был опять не слишком трезвый и сразу заснул.

По-хорошему все у нас состоялось лишь через два дня, на третью ночь вместе. В тот раз я прижалась к нему тесней, чем обычно, потому что так или иначе, несмотря на разницу в возрасте, потихоньку стала привыкать к нему, к Еврею. И медленно я начала понимать тогда, с той первой совместной ночи, когда, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы одновременно провалились в общий сон, что человек он по натуре добрый, хоть и нескладный, и даже щедрый, в пределах своей законной хозяйской строгости. И был он в эту ночь почти совсем не пьян, потому что закончились все резервы, а оставшийся материальный ресурс не оставлял на завтра даже похмелиться. И никаким козлом больше не пахло от него, да и раньше пахло не особо, до мыльного куска. И хотелось уже и повертеть хвостом немного, как когда-то перед Берингом, в лучшие времена. А запомнилось мне это еще и потому, что впоследствии так трезво и с душой у нас получалось не всегда, скорее совсем не часто, и внутренне я каждый раз ждала, что у нас опять все повторится, как у меня не было никогда раньше. Даже с Берингом. Мать его в душу…

То, что я беременна, Еврей обнаружил наутро после четвертого раза его трезвого сна. Я как раз была на кухне, когда до него дошло окончательно. «Эй! — крикнул он в мой адрес. — Поди-ка сюда, Эй!»

— Чей? — грозно спросил он меня, когда я, как собачка, причапала в комнату. — Чей, говорю? — И ткнул пальцем в направлении моего живота. — Берингов? — Я виновато опустила голову и не ответила. — Молчишь, сука? — Казалось, он вот-вот взорвется. Да и понятно — никакой мужик не любит быть обманутым. — Да можешь не говорить, я и так знаю, что его, кобеля гнусного, крестника моего…

Потом он продавил легонько живот, стукнул по нему пару раз костяшкой пальцев, подтер соплю под мягкой шишкой, улыбнулся и разрешил:

— Парня чтоб и девку. Поняла? Разом! — Затем задумчиво почесал в любимом месте и решительно произнес: — Ладно, оставим… Наши будут. Подымем как-нибудь…

Я поняла. Поняла с благодарностью, потому что хотела того же самого. Мальчика и девочку. И еще я знала, что так оно и будет. У меня и в прошлый раз была двойня, ну, тех, что забрали. Значит, так у меня внутри заведено — по двойне получаться. И вот этих моих двоих уже никто у меня не заберет. Никогда. Потому что есть семья, есть крыша над головой с крепким дверным запором и есть благодетель, мой новый законный хозяин с постоянной пропиской. В общем, отпустило меня изнутри, совсем отпустило. Тревожность и подозрительность тоже рассосались вслед за этим, и я окончательно ощутила — это освобождение, почти счастье…