Книга Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов - Генрих Эрлих

— Клинк.

Правильный выбор, тут же подхватило сознание, Клинк — ловкий парень и уже мотался к русским траншеям. Юрген неохотно согласился.

— Клинк, ко мне, — сказал он, — Целлер — за старшего.

Дальше началась рутина: проверка и подгонка оружия и одежды; посещение саперного взвода для уточнения карты минных полей — саперы постоянно что-то там улучшали и, как крестьяне по весне, спешили посадить в землю каждую доставленную им мину; короткие соболезнования разведчикам и дотошные расспросы об обстоятельствах их неудачного ночного рейда; многочасовое сидение в выдвинутом далеко вперед гнезде наблюдателей и дотошное разглядывание в бинокль нейтральной полосы и передней линии русских позиций.

До них было неблизко, около полутора километров. По слухам, в районе плацдармов расстояние между немецкими и русскими траншеями было не больше ста метров, здесь же после захвата кюстринского коридора русские почти не продвинулись по ровной, топкой, лишенной растительности и насквозь простреливаемой равнине. Шедшая чуть поодаль дорога была разбита, разрывы артиллерийских снарядов обтесали некогда высокую насыпь, превратив ее в череду островерхих кочек, между которыми в глубоких воронках, как в болотных окнах, стояла вода.

В тот день Юрген успел даже поспать часа три, приказав разбудить себя, когда начнет смеркаться. Это был последний спокойный сон перед самым длинным днем его жизни, который тянулся четыреста пятьдесят часов, если считать по меркам мирного времени.

* * *

До русских позиций они добирались почти час. «Сюда бы надувную лодку», — подумал Юрген, во второй раз соскальзывая в воронку и погружаясь по пояс в воду. Надувная лодка была бы в самый раз. То, что в свете дня представлялось землей со слежавшейся прошлогодней травой и редкими круглыми прудиками, обернулось сплошным топким болотом, редкими стали участки более или менее твердой земли, в которую не проваливались сапоги, но и они были покрыты тонким слоем воды.

Но в остальном все было нормально. Выбранные Юргеном ориентиры достаточно четко прорисовывались на фоне сероватого неба, едва подсвеченного молодой луной, и вывели их точно в намеченное место между двумя русскими секретами, тем, на который напоролись вчера их батальонные разведчики, и другим, засеченным Юргеном днем. Прогал между постами был метров пятьдесят, они легко в него просочились. Уже из-за спины донеслась беспечная болтовня двух русских.

— Тоже мне секрет! — хмыкнул Клинк.

Юрген не глядя врезал ему локтем по ребрам: молчи и тихо радуйся.

Они подползли к первой траншее, полежали пять минут, прислушиваясь. Там никого не было, на это Юрген и рассчитывал. Он вернулся на несколько метров назад, к одиноко стоявшему кусту, приподнялся, «сфотографировал» их собственную высоту и беззвучно надломил три нижние ветки, чтобы не промахнуться случайно на обратном пути.

Потом они спустились в траншею и спокойно переоделись. Завернули слишком приметные каски и изгвазданные грязью маскировочные балахоны и засунули их в холщовые заплечные мешки, которые вполне могли сойти за русские сидора. Туда же отправили и автоматы. Клинк был даже рад этому, он больше полагался на свой нож. Натянули поверх толстых свитеров новые камуфляжные балахоны. Под свитерами у них были форменные кители. Перед выходом Клинк долго недоумевал, зачем нужны кители, в одних свитерах было намного удобнее. «Мы разведчики, солдаты, а не шпионы», — сказал ему Юрген, а Красавчик доходчиво объяснил, как это различие выражается в последствиях. «Понял», — сказал тогда Клинк и непроизвольно потер шею рукой. Этот жест он повторил и сейчас. Нервничает, отметил Юрген, излишне нервничает, это не Брейтгаупт. Эх!

Он достал тряпицу, сшитую фрау Лебовски. Досадливо подумал, что не выяснил у брата, как ее полагается носить. Пришлось нацепить привычным манером, как нарукавную повязку. Девственно белая полоса на предплечье бросалась в глаза. Юрген натянул на нее короткий рукав камуфляжного балахона. Можно было двигаться дальше.

Они уже давно шли поверху, постепенно углубляясь в позиции русских. Последние сомнения исчезли — до наступления остались считанные часы. Дело было даже не в обилии военной техники и солдат, выдвинутых на передний край, а в той характерной смеси фаталистического спокойствия и напряженной суеты, которая предшествует наступлению.

Спокойствие демонстрировали солдаты, которым скоро предстояло идти в бой. Их тут было излишне много для имевшихся укрытий, поэтому они устроились кто как горазд, лежали, завернувшись в плащ-палатки, на каждом, сколько-нибудь сухом клочке земли сидели кучками, привалившись спинами друг к другу, и — спали. Спали безмятежным крепким сном, дружно храпя. Точно так же спали сейчас солдаты на немецких позициях. Перед самым выходом Юрген слышал, как Ферстер скомандовал отбой, на три часа раньше обычного срока. Это был такой же безошибочный сигнал, как крик «Тревога» ранним утром. Но солдаты, обычно вступавшие в живую дискуссию по куда меньшим поводам, на этот раз молча отправились спать. Чего попусту обсуждать очевидное и неизбежное, лучше хорошо выспаться перед завтрашним боем. Они мгновенно заснули, и безмятежность их сна объяснялась уверенностью, что уж этой-то ночью ничего плохого с ними не случится, — все, чему суждено произойти, случится на рассвете.

А вокруг и часто над ними, перешагивая через спящих солдат, суетились офицеры, техники, представители других вспомогательных частей. Подтягивали, смазывали, тащили, складывали, переставляли, теряли и искали пропавшее, пересчитывали и громко требовали недостающее. Все были заняты своим делом и на других обращали внимание только для того, чтобы обругать за то, что мешаются под ногами, или отдать очередное приказание, если попавший под ноги оказывался вдруг подчиненным.

Вскоре Юрген с Клинком шагали по русским позициям не таясь, нацепив лишь маски сосредоточенной деловитости и кидая быстрые взгляды по сторонам. Юрген даже отвлекся на постороннюю мысль о том, что ведь что-то похожее происходит даже в обычное время и в их батальоне, — то-то брат гулял по их расположению, как по собственному двору. Это им, командирам, казалось, что все находится в порядке и в полном соответствии с уставом, за исключением разных мелочей, вроде расстегнутого воротничка форменной рубашки или плохо вычищенных сапог; плохо вычищенное оружие возводилось в ранг чрезвычайного происшествия со всеми вытекающими. Но они следили только за своими прямыми подчиненными, до остальных им не было дела. Да они их не знали. Вот он, Юрген, знал в других ротах только «стариков», их было не так много с учетом больших потерь в их батальоне. Он даже в лицо знал далеко не всех и никогда не удивлялся, встретив у блиндажа своего отделения незнакомого парня в немецкой форме.

Да, форма… Немецкой форму делали нашивки, петлицы, погоны, сама же она могла быть старой и новой, французской, бельгийской или чешской, формой СС или люфтваффе, в том числе списанной, Вермахта или фольксштурма. У штрафников вообще не было знаков отличия, а у «вольняшек», таких как Юрген, они были часто скрыты под балахонами или водонепроницаемыми накидками.

Юрген внимательно пригляделся к русским — то же самое! Из тридцати попавшихся навстречу солдат ни у кого не было одинаковой формы. Офицерские портупеи с пистолетными кобурами обтягивали солдатские телогрейки, вполне добротные шинели нависали на раздолбаные кирзовые сапоги, плащ-палатки соседствовали с кожаными куртками и овчинными жилетами, но наибольшее разнообразие царило в головных уборах: обилие теплых шапок самого разного фасона указывало на то, что русские, похоже, еще не перешли на летнюю форму одежды.