Книга Жертвы Сталинграда - Отто Рюле

— А что дальше? Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

— Хорошо. Вы знаете, сам я из Шварцвальда. И Биарриц произвел на меня неизгладимое впечатление. Это была симфония красок — голубая симфония. Безбрежная синяя гладь океана сливается на горизонте с голубизной неба. Синие вершины Пиренеев и голубые гортензии на набережной. И тут же превосходные пляжи, великолепные отели, виллы, красивые женщины — все атрибуты солнечного юга. Офицеры и солдаты вермахта, должен вам признаться, одни в большей, другие в меньшей степени, постарались использовать все возможности, чтобы пожить на широкую ногу. Деньги мы тогда получали приличные, так что хватало на все, даже посылали кое-что и домой. Но была там и другая жизнь. С ней я познакомился, когда увидел, как голодные ребятишки, прижав носы к окнам офицерского казино, просили милостыню. Потом я видел и женщин, и стариков, которые рылись в помойках в поисках какой-нибудь пищи…

По-видимому, последние слова я произнес как-то по-особому, так как Мельцер заметил:

— Говорите спокойно. В этом нет ничего нового. Подобные сцены видел и я. И тоже жалел таких бедняков. Даже пробовал как-то облегчить их участь, но вы знаете, полевая жандармерия не зевает в таких случаях.

— Знаю, Мельцер. О Южной Франции я расскажу вам в другой раз. Вы вот спросили, где я был 22 июня 1941 года? Я расскажу вам подробнее, так как в тот день я многое пережил. Вот послушайте.

22 июня было воскресенье. Завтракал я в тот день в казино на два часа позже обычного. Там я застал только ординарца.

— С четырех часов тридцати минут утра объявлена тревога, — сообщил он мне. — Война против России.

— Против России? — удивился я.

И больше не смог вымолвить ни слова. Я подошел к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Страх точно сковал меня. Невидящим взглядом я уставился на улицу. Мысленно представил себе, как где-то далеко на востоке германские войска сражаются против русских. На какое-то мгновение поток немецких танков и наступающей пехоты, огонь артиллерии и взрывы авиабомб заслонили собой все, но ненадолго. Русские стояли как скала. В то воскресенье я спросил себя: «Что, если вермахт будет сломлен? Что сможет противопоставить Германия этому колоссу, если ее собственная армия будет повержена в прах?..»

До сих пор Мельцер не перебивал меня, но тут он слегка улыбнулся и сказал:

— Дорогой Рюле, я вас не считаю ни романтиком, ни фанатиком. Я охотно верю, что иногда человек способен как бы предвидеть события, но то, что сказали вы сейчас, это уж чересчур. Почувствовать тогда, что Германия будет разбита Россией? Этого я не могу сказать даже сейчас, несмотря на наше поражение в Сталинграде. Это было бы ужасно! Конечно, факт остается фактом: Красная Армия нас побила. И, разумеется, она не находится при последнем издыхании, как думают некоторые. Я этого мнения не разделяю. Но и победу русских над нашей 6-й армией я объясняю прежде всего зимой. Вот увидите, летом вермахт снова перейдет в наступление. Вот увидите!

Стоило только удивляться, как крепко Мельцер держался за свои старые убеждения. Я продолжал:

— Разумеется, все не так просто. Однако вы должны признать, что наша теория «молниеносной войны» потерпела крах. Признаете или нет? Я думаю, преимущество Советского Союза будет из месяца в месяц нарастать. К тому же не следует забывать, что Америка и Англия — очень сильные противники.

— Не будем спорить, — перебил меня Мельцер. — У вас свое мнение, у меня — свое. Побережем свою энергию, чтобы выжить.

На этом наш разговор о первом дне войны с Россией закончился.

* * *

Действительно, человеку, пережившему битву на Волге и попавшему в плен, нужно было много сил и энергии, чтобы выжить. Случалось, что кто-нибудь из обитателей нашего вагона вдруг ни с того ни с сего начинал бушевать как одержимый. Это был результат душевного расстройства. Сомнения одолевали всех нас, они разъедали душу и наводили на мысль о самоубийстве. Нужно было набраться мужества, чтобы критически осмыслить собственную жизнь. И я пытался разобраться, когда и где поступил не так, как следовало бы, что просмотрел, что предостерегало меня. В конце концов я хотел знать, что хорошего есть во мне и от чего необходимо избавиться.

Не шевелясь, я сидел на полу вагона, прислонившись спиной к стенке. Поезд наш, казалось, и не собирался трогаться с запасных путей казанского вокзала. Вот дверь отодвинули, и послышался знакомый голос:

— Три человека!

Вскоре все трое вернулись, неся горячий суп и конченую рыбу.

Теперь у меня было много времени, и я опять и опять думал о Советской России.

…Доктор Гизелер — бывший фельдшер, потом врач санроты. Жив ли он? И где сейчас? В декабре 1942 года в Городище я видел его в последний раз.

Я не случайно вспомнил именно его. Вместе с ним однажды мне удалось ближе познакомиться с культурой Советской страны.

Произошло это в Харькове в конце мая 1942 года. Мы с доктором взяли легковую машину и поехали в город в поисках батареи для рации. Ею у нас распоряжался лейтенант-связист.

По обеим сторонам улицы стояли приземистые, низкие дома. Некоторые были разрушены.

— Довольно неприглядная картина для рая, — заметил доктор. — В таких деревянных хибарках у нас не живут даже самые бедные крестьяне.

— Конечно, ничего особенного мы не видим, — возразил я, — но взгляните на церковь с ее куполами. Разве она не красива?

— Да, церковь хороша, ничего не скажешь. Но ведь это старая Россия. А вон впереди какой-то памятник.

— Давайте вылезем и посмотрим, — предложил я. — А вы поезжайте за нами, — сказал я нашему водителю.

Деревья справа и слева от дороги сильно пострадали от артиллерийского обстрела. В центре круглой площади на пьедестале возвышалась статуя какого-то мужчины. Ниже располагались фигуры мужчин и женщин.

— Шевченко, — по буквам прочитал я. — Никогда не слышал этой фамилии. А вот и дата стоит: 1935 год. Неужели этот памятник установлен при Советской власти?

— Меня это тоже удивляет, — высказался доктор. — Я не имею ни малейшего представления, что за человек этот Шевченко, но фигуры у его ног, как я понимаю, простые люди из народа. Наверное, этот Шевченко был как-то связан с народом. Однако прославлять это большевики вряд ли бы должны.

Мы тогда так думали, начитавшись разных книг, где советских людей изображали не иначе как тиранами. Подобная литература, ежедневная пропаганда нашего радио и наших газет сделали свое дело. Но жизнь ломала наши старые представления. Так было и с памятником Шевченко.

В тот день нас ждали и другие неожиданности. Миновав парк, мы вышли на огромную площадь, на которой стояло несколько очень высоких домов, каких мне еще никогда не приходилось видеть. Они показались мне похожими на нью-йоркские небоскребы. Дома были полуразрушены, все деревянное в них сгорело, однако по всему было видно, что строились они недавно, не более чем лет десять назад. Значит, их построили при Советской власти? И это вновь не совпадало с моими представлениями о большевизме. Доктор тоже был очень удивлён.