Книга Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

Еще недавно сшитый на «живую нитку» партизанский отряд превращался в огромную и дисциплинированную армию численностью примерно в 120 000 человек. Честь организатора принадлежала предводителю бежавшей первой группы гладиаторов, фракийцу, носившему имя Спартак. Перед тем как попасть в рабы он служил римлянам в качестве наемника и соединял в себе силу гладиатора с мудростью и проницательностью. Понимая, что если мятежники останутся в Италии, разъяренные господа рано или поздно уничтожат их, весной 72 года он повел свое войско к Альпам. Их преследовал только что избранный в консулы Геллий Публикола, юморист, чьи шутки в адрес афинских философов так развлекали его друзей много лет тому назад. Но прежде чем он успел вступить в сражение со Спартаком, рабы напали на стоявшее при границе римское войско и рассеяли его. Ворота к свободе через Альпы были распахнуты настежь. Однако рабы отказались воспользоваться им. Вместо этого, отбросив попавшееся навстречу войско Геллия, они отправились по собственным следам на юг, в самую сердцевину земли своих недавних господ, туда, откуда только что пытались бежать.

Подобный оборот событий ошарашил римлян. Они объясняли этот шаг излишней самоуверенностью: «Рабы оказались глупы и по-дурацки слишком доверились огромному числу всякого люда, присоединявшегося к их войску».[115]На деле мятежникам было сложно не ощутить головокружения от числа рабов, находившихся тогда в Италии. Люди составляли отнюдь не самую малую часть собственности, награбленной Республикой в ее завоевательных войнах. Установленный римской властью единый рынок позволял перемещать пленников по всему Средиземноморью столь же легко, как и любые другие товары, в результате чего работорговля пережила истинный бум, беспрецедентным образом перемещая население. Сотни тысяч, быть может миллионы, людей были сорваны с мест своего обитания и доставлены в центр империи — трудиться на своих новых господ. Рабом мог обзавестись даже беднейший из граждан. В богатых домах избыток рабочей силы заставлял рабовладельцев выдумывать все более экзотические обязанности для своих рабов — сметать пыль с портретных бюстов, писать приглашения или чистить пурпурные одежды. Конечно же, такие обязанности следует относить к числу крайне редких и изысканных. Занятия большинства рабов были намного утомительнее. В особенности это относилось к сельской местности, где условия были хуже всего. Рабов покупали целыми партиями, клеймили и забивали в оковы, а потом выгоняли на поле работать с рассвета до заката. На ночь их запирали в огромных, заполненных людьми бараках. Раб не имел права ни на малейшую долю человеческого достоинства или уединения. Кормили их плохо — лишь бы не умерли от голода. Утомление «излечивалось» с помощью кнута, а непокорность требовала вмешательства частных подрядчиков, специализировавшихся на пытках — а иногда и на казнях, — «зарвавшихся» рабов. Искалеченных или преждевременно состарившихся просто выбрасывали, словно заболевший и забитый скот или разбитый винный сосуд. Дальнейшая их участь, живы они или умерли от голода, нисколько не волновала господ. В конце концов, как неустанно твердили читателям римские знатоки-агрономы, незачем тратить деньги на бесполезные орудия.

И такая эксплуатация пронизывала все, что было самым благородным в Республике, — ее культуру гражданства, страсть к свободе, страх перед позором и бесчестьем. Дело здесь не только в том, что досуг, позволявший гражданину посвящать себя Республике, был рожден принудительным трудом других людей. «Прибыли не получишь, не причинив ущерба другому»[116]— такая точка зрения была общепризнанной среди римлян. Всякое положение относительно. Какую цену может иметь свобода в мире, где все свободны? Даже самый беднейший из граждан может чувствовать неизмеримое превосходство над находящимся в лучшем из возможных для него положений рабом. Смерть предпочтительна жизни, лишенной свободы: славным доказательством этого положения служит вся история Республики. Если человек позволил поработить себя, значит он заслуживает этой участи. Такая жестокая логика не позволяла римлянам даже задумываться о жестокостях, которые приходилось переносить рабам, не говоря уже о правомерности самого рабства.

Логику эту признавали и сами рабы. Никто и никогда не пытался оспорить иерархию воли и неволи, речь могла идти только о собственном положении внутри нее. Мятежники стремились не уничтожить рабство как таковое, а добиться привилегий своих прежних господ. Поэтому они даже заставляли своих римских пленников сражаться в качестве гладиаторов: «Те, кто прежде был зрелищем, стали зрителями».[117]Похоже, что только сам Спартак сражался за подлинный идеал. Единственный среди вождей восставших рабов в Древнем мире, он пытался учредить некую форму эгалитаризма среди своих последователей, запрещая им пользоваться золотом и серебром, требуя распределять добычу на равной основе. Если это была попытка достижения Утопии, то она провалилась. Возможность свободного грабежа была слишком соблазнительна, чтобы большинство мятежников могло противостоять ей. В этом, по мнению римлян, крылось другое объяснение того, что рабы не сумели уйти, получив возможность для этого. Разве могли родные им леса и болота сравниться с теми соблазнами, которые предлагала Италия? Мечты о свободе увлекали восставших куда меньше стремления пограбить. С точки зрения римлян, это являлось решительным свидетельством их «рабской природы».[118]Но на самом деле рабы стремились только к тому, чтобы жить, как их господа, — не тратя собственных сил и чужим трудом. Даже в буйстве они продолжали придерживаться отражения римских идеалов.

Нечего удивляться, что сами римляне, умевшие при возможности отдаться грабежу всей душой, запаниковали. После поражения армии Геллия, когда все легионы Республики несли службу за границей, столица оказалась в опасности. Красе, уверявший, что ему не хватит состояния, чтобы нанять собственное войско, сделал свой ход. Он мобилизовал своих сторонников в Сенате. После яростных дебатов он отобрал у консулов два легиона и получил единоличное командование над ними. Новый генералиссимус немедленно объявил рекрутский набор, учетверив этим силы, находящиеся в его распоряжении. Получив возможность выступить в качестве спасителя Республики, он не собирался даром терять ее. Когда два из его легионов вопреки строгому приказу вступили в бой со Спартаком и потерпели очередное поражение, Красе отреагировал на это возобновлением древнего и страшного наказания — децимации. Каждый десятый в его рати на глазах товарищей был запорот насмерть — непослушные вместе с послушными, отважные вместе с трусами. Военная дисциплина была восстановлена. И одновременно этим был дан знак рабам, втайне стремящимся примкнуть к Спартаку, — им не будет пощады от полководца, способного пойти на такие меры в отношении собственного войска. При всей своей безжалостности Красе никогда не делал ничего, заранее в точности не просчитав эффект. Один-единственный жестокий удар превратил скопидома-миллионера в сурового борца за старинные ценности. Красе превосходно понимал, что традиционная римская дисциплина всегда приветствовалась избирателями.