Книга На краю империи. Камчатский излом - Сергей Щепетов

Реакция командования была разной: Шпанберг обругал его за дурацкий вопрос, Чаплин рассмеялся, поскольку денщика не имел, а Чириков поскреб затылок под шляпой:

– А и верно: что ж с вами делать-то? Деньги на вас отпущены…

Проблема оказалась сложной. Офицерским слугам порционного довольствия не полагалось, но их хозяева получали по 50 копеек в месяц «на денщика», а капитан так даже на четырех сразу. Вопрос: по каким ценам считать, из какого «котла» кормить? Не из офицерского же! Выход предложил Шпанберг: пускай это решает сам Беринг, поскольку у него денщиков больше всех.

Последнюю «роспись» решили не перебеливать, а сначала ознакомить с ней капитана. По старшинству идти с докладом должен был Шпанберг, но он отказался, заявив, что Митькины каракули не разбирает. Пришлось отправляться все тому же Чирикову.

Дважды пробили склянки, прежде чем лейтенант выбрался из капитанской каюты. Как оказалось, Беринг в целом «роспись» одобрил, но внес поправки: готовить себе повелел в одном котле с прочим командным составом, «коли от них возражений не последует», а денщиков приравнять к матросам и кормить из одного котла с ними. При этом порядок принятия пищи устанавливается такой: первыми получают харч на троих Федор Козлов, Кондратий Мошков и квартирмейстер Иван Борисов. Остальные получают корм тоже не индивидуально, а на четырех человек выдается один бачок. При этом по возможности следует соблюдать очередность: матросы – солдаты – все остальные. Денщики же едят последними, вместе с поваром. А мичману Чаплину предписывалось проследить, «чтоб без обид было». На «командирский» котел Беринг рекомендовал поставить своего денщика Григория «безвахтно», потому как он «мне угодные блюда готовить обучен».

В течение этого дня и двух следующих судовой быт постепенно приходил в норму. Правда, Чаплину пришлось помучиться с подбором поваров: среди тех, кто бывал в дальних плаваниях, желающих не нашлось, а те, кто не бывал, плохо представляли себе работу в поварне во время похода.

Тринадцатого июля в шлюпку спустились четверо гребцов и квартирмейстер. С носа им бросили толстый канат и стали поднимать якоря. Эти штуки, когда они показались из воды, Митьке очень понравились, поскольку столько железа сразу – одним куском – он еще не видел. Поднятые якоря закрепили с двух боков на наружной обшивке носа. Случившийся рядом матрос не без гордости сказал, что в малом якоре девять с половиной пудов (около 155 кг), а в большом – аж десять с половиной (около 170 кг)!

– Эт что же, с самого Петербурха тащили?! – изумился Митька.

– А то! Шесть таких якорей да восемь пушек!

– Да как же такое возможно?!

– А так и возможно, – пояснил матрос, – кровью-потом да пердячьим паром! Они уж проклятыми стали – столько на них матов положено.

– И не жалко такое богатство в воду бросать? – продолжал приставать новичок. – А вдруг потеряются?

– Ежели потеряются, – ухмыльнулся мореплаватель, – тогда нас жальчее будет. Так и будем по морю плавать, пока не перемрем или на берег не выкинет.

Шутка Митьке не понравилась: осадка у груженого корабля была больше двух метров – к берегу на таком не причалишь.

По команде квартирмейстера гребцы налегли на весла, канат натянулся, и бот медленно тронулся вниз по течению. День был туманный, промозглый. Ближе к вечеру, как раз по большой воде прилива, проползли вдоль песчаной косы, выбрались из устья и оказались в море. Якоря вновь ушли в воду, а Митьку охватила тоска. До него только теперь дошло, что он оказался в этом плавучем человечьем муравейнике надолго и что уйти по своей воле отсюда нельзя. По сравнению с кораблем, со всеми этими вахтами и склянками, жизнь на суше казалась бесконечно вольной. Даже то, что не надо заботиться о пище, казалось ему еще одной мукой, несоразмерной платой за утраченную свободу.

Пока никто от него ничего не требовал, новоявленный мореход забился в свою нору под палубой, чтоб никого не видеть и чтоб его не видели. Там он прижался к перегородке, скрючился в позе эмбриона и стал смотреть в темноту перед собой:

– Ну, вразуми, тезка, как жить так можно?!

– Не знаю, Митя, – честно признался Дмитрий. – Я много раз задумывался, как люди вашего времени месяцами и годами плавали на парусниках и не сходили с ума. Так понять этого и не смог…

– Премного благодарен – утешил!

А на палубе били склянки – каждые полчаса. Это была нескончаемая пытка, не дающая ни уснуть, ни забыться, пронзительно-постоянное напоминание о том, кто ты и где ты. Зажимать уши, накрываться тряпьем бесполезно – колокол был добротным, и его звон проникал всюду…

Наверное, Митька все-таки заснул, потому что в какой-то момент, находясь в полной темноте, он обнаружил себя в ином состоянии – с острой потребностью справить нужду. Пришлось вылезать на качающуюся палубу. Мир вокруг оказался совершенно безрадостным: ветер надувал два прямых паруса и один треугольный, вместо неба была низкая сплошная облачность или такой высокий туман. Справа по курсу смотреть было не на что, а слева то появлялись, то исчезали в тумане плохо различимые бурые скалы.

Отправление серьезных надобностей организма, было еще одним издевательством корабельной жизни. Малую нужду можно справить с подветренного борта, стоя на палубе, а вот большую… Для большой нужды надо повиснуть над водой, держась руками за ванты – толстые канаты, которые удерживают мачту…

Впрочем, через день-два Митькина тоска потихоньку рассосалась. Все-таки он оказался в новой для него обстановке, осваивать которую было в общем-то интересно. Он узнал, к примеру, зачем нужен лот, как измеряется скорость судна, что такое «узел» и «морская миля». Запоминал он все с лету и соображал быстро, чем снискал благорасположение своих информаторов и начальства.

– Эх, – сказал однажды Чаплин служилому, – к делу бы тебя пристроить! Так ведь и пером скрипеть кто-то должен. А жаль – у нас со служителями прямо беда…

– Что за беда-то, господин мичман? Может, пособлю чем?

Произнес это Митька робко, как бы стесняясь выражать искреннюю преданность и бесконечное желание помочь. Он понимал, что такой вопрос почти офицеру по званию от рядового может быть воспринят как наглость и дерзость. С другой стороны, командиры знают, что он пользуется если и не покровительством, то, по крайней мере, благоволением Беринга, а это, наверное, здесь чего-то стоит. Вот Митька и попытался выяснить, чего это стоит и за кого, собственно говоря, его здесь держат.

– Ты-то? – задумчиво посмотрел на казака Чаплин. – Может, и пособишь, пожалуй. Пойдем, в сторонке потолкуем – у меня малость времени есть.

Никакой «сторонки» на открытой всем ветрам палубе не нашлось. В итоге они оказались в каюте, где размещались мичман и лекарь, который сейчас занимался своими делами где-то в кубрике. Чаплин уселся на койку, а Митька испросил разрешения пристроиться на корточках у двери – стоять, упираясь головой в потолок, было крайне неудобно.

– Тебе, небось, еще невдомек, Митрий, что на флоте всяк своим делом заниматься должен и никаким другим.