Книга Т-34 - амазонский рубеж - Игорь Подгурский

Ковалев проводил подсчет арсенала, сверяясь с записями Мариса. Латыш скрупулезно вел приход и расход боеприпасов после каждого боя и когда удавалось пополнить закрома трофеями.

Дошла очередь до ящика с гранатами и подсумков, в которых уже лежали «лимонки» с заранее ввинченными взрывателями. В ящике гранаты и взрыватели хранились отдельно.

Подсумок, лежащий сверху, оказался пуст. Ковалев демонстративно потряс его, перевернув расстегнутой горловиной вниз.

— Никто меня не просветит, куда у нас исчезают гранаты? — спросил командир, угрюмо буравя взглядом ссутулившегося Чаликова. — Усушка, утруска, да?

Все знали, куда делись «лимонки», и теперь смотрели на Витьку. О его умении выкручиваться из неприятных ситуаций в батальоне ходили легенды.

— Расход взрывчатых веществ произвел с целью особой важности… — Чаликов запнулся, подбирая слова, чтобы половчее и побыстрее закончить неприятный разговор.

— С целью… дальше… — угрюмо подбодрил Ковалев.

Чаликов расправил плечи и дальше оттарабанил без запинки:

— С целью повышения калорийности и сбалансированности рациона питания бойцов Красной армии две оборонительные гранаты «Ф-1» были заброшены мною в озеро с соблюдением всех мер безопасности. Пойманная рыба находится на кухне. Чудо-богатырям необходимы витамины.

— «Витамины»! «Чудо-богатыри»! — передразнил капитан. — В какой казарме тебя ораторскому искусству учили?

Чаликов ничего не ответил.

— Один наряд на кухню, улучшать рацион питания! — рявкнул Ковалев. — Смотри у меня… чтобы уха получилась двойной и сбалансированной.

— Есть один наряд, товарищ гвардии капитан, — громко ответил Чаликов. Он незаметно перевел дух. Гроза миновала. Хорошо, когда мнение начальства и подчиненных хоть изредка совпадает.

Все остались довольны друг другом. Экипаж, расслабленный после вынужденно затянувшегося отдыха, подтянулся, а Ковалев с чувством выполненного долга успокоился, перестав недобро щуриться и топорщить усы. Статус-кво восстановлен, но, как оказалось, ненадолго.

— Иван! Что с двигателем? — для проформы поинтересовался Ковалев. — Все в норме?

Танк, простаивающий без движения и настоящего дела, действовал на механика-водителя угнетающе. Странно, на войне Суворин скучал по рычагам своего трактора, а в минуты затишья ему хотелось поскорее оказаться на месте механика-водителя «тридцатьчетверки», ставшей ему привычной за последние годы.

— Двигатель исправен, тянет отлично, — подтвердил он.

После строевого смотра, проверки матчасти и вооружения командир собирался продолжить «закручивание гаек», как его учили в военном училище. Ничто так не сплачивает воинский коллектив и не прогоняет ненужные мысли, как монотонный, изматывающий труд. Можно начать с чистки ствола до появления отражения на внутренней поверхности, что невозможно теоретически, а на практике случалось не раз. Потом можно будет приступить к рытью танкового капонира по самую башню. Там, глядишь, и на ругань сил не останется. А то разболтались. Степаныч любил на практике применять все то, чему когда-то учился. Ничего, что сегодня повод не ахти какой, но практика не помешает, посмотрим, как сработает.

— Марис! Что у нас с боекомплектом? — спросил Ковалев.

Эмсис достал из нагрудного кармана замусоленный блокнотик и, послюнявив палец, перелистнул несколько страничек.

— Бронебойных по немцам расстреляли три, осталось двадцать один. Осколочных тридцать две штуки, укладка в полном комплекте.

Сверившись со списком, заряжающий запрыгнул на броню. Лязгнув крышкой, он ловко втиснул свое мощное тело в башенный проем люка. После доклада командиру «соточки» о количестве снарядов к орудию он полез в башню, чтобы их лично пересчитать. Порядок должен быть во всем. Похоже, что в башне его что-то сильно взволновало.

Идиллию нарушила громкая брань, приглушенная танковой броней:

— Твою дивизию… что за… — бушевал Эмсис в башне с открытыми люками, — вашу мать!

Танкисты во все глаза смотрели на танк, дожидаясь окончания монолога. В экипаже давно вошло в поговорку: «молчит, как Марис». О том, что будущий филолог и строгий ревнитель чистоты русского языка знает такие заковыристые обороты, построенные в три этажа, они еще теоретически могли предположить. Но то, что у коренного рижанина повернется язык произнести их вслух, поверить никто не мог.

Поток брани иссяк. Все ждали продолжения молча, гадая, что так могло вывести из равновесия всегда спокойного и невозмутимого латыша.

В голосе Мариса слышалась досада и неподдельная злость, правда непонятно, на чью голову изливались проклятия.

Чаликов сразу вспомнил ротного старшину, квадратного телосложения военкома, направившего его в танковое училище в сорок первом году. Пригорюнившемуся Суворину представился кузнец из родной деревеньки на Полтавщине. Митрич примерно так же изъяснялся, сообщая всему белому свету, что Иван опять попал по наковальне мимо раскаленной докрасна болванки.

Наконец из люка показалась белобрысая голова с растрепанными волосами. Понуро глядя и стараясь не встречаться взглядом с товарищами, он выдавил из себя:

— Пропали… сукины дети! Нас обокрали, братцы.

— Ты толком скажи, что пропало? — переспросил Ковалев.

— Исчезло два снаряда — бронебойный и осколочный.

— Уверен? — спросил Степаныч, и так заранее зная ответ.

— Я несколько раз пересчитал! — Марис потряс в воздухе блокнотом. — У меня все записано, как в аптеке! Двух снарядов нет! — Марис низко опустил голову, втянул ее в плечи, в данный момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Ничего не видеть и не слышать. Прибалт в честности ничем не уступал самоверам. В любых даже косвенно касающихся его просчетах и ошибках всегда брал вину на себя, не стараясь переложить ответственность на кого-либо из товарищей. — Не углядел. Прости, командир.

— Не брал! — громко сказал Чаликов, заранее отметая возможные подозрения в свой адрес. — Я с таким размахом не рыбачу. Да и вы столько не съедите.

— Это не он! — на всякий случай подтвердил Суворин. Заступиться за друга совестливого танкиста подтолкнуло чувство вины за то, что из-за своей несдержанности он случайно «заложил» Витьку с гранатами.

— Да подождите вы, — отмахнулся Ковалев. — Люк был на ремне?

— Как обычно, — уныло подтвердил латыш.

Винить было некого. У танкистов давно вошло в привычку: как только получали новые машины с заводского конвейера, сразу же переделывали замки люков. Кто хоть раз выскакивал из горящего танка и руками без кожи искал защелку, предпочитал не запирать люк, а закреплял его брючным ремнем. Одним концом цепляли за защелку, а вторым пару раз наматывали на крюк, фиксирующий боеприпасы в башне. Если подбили, головой в танкошлеме ударяешь по люку, ремень соскакивает — и ты на свободе.