Книга Европейское воспитание - Ромен Гари

— Каким ветром в наши края, Карл Карлович? — каркает Илья Осипович. — Верно, увеселительное путешествие? Немножко туризма, как это мило!

— Ach! — вздыхает Карл Карлович. — Бог свидетель, я предпочел бы прилететь на Волгу в лучшее время… Эта война, ach! просто какое-то недоразумение!.. Вот послушайте, несколько дней назад я был на званом вечере в замке барона фон Риббентропа! Надобно вам пояснить, друзья мои, что при фюрере я занимаю точно такое же положение, какое занимал встарь при царе… Иными словами, меня всюду приглашают. У барона был чудесный праздник, сливки общества, изысканная музыка, лучшие французские вина… Но я ничего этого не видел, а сидел в уголке и плакал, плакал! И вдруг, ach! что я вижу? Ко мне подходит барон фон Риббентроп.

«Почему ты так горько плачешь, немецкий ворон Карл, ach! почему?»

«Ach! Иоахим, я плачу, — отвечаю я. — Как же мне не плакать? Бедная Россия, ach! бедная Россия…»

«Ach — говорит барон, — бе… бедная Россия!»

И тоже расплакался… Какое зрелище, какое воспоминание! И вдруг, ach! что я вижу? К нам подходят жена и дочь барона.

«Почему вы так горько плачете, meine Herren, ach! почему?»

«Ach! Куколка, ach! Гретхен, — отвечает барон. — Мы плачем. Как же нам не плакать? Бе… бе… бедная Россия!»

«Ach! ach! — говорит Гретхен, и: — Ach! ach!» — говорит Куколка, и вот они тоже расплакались.

Честные, благородные женщины! И тогда все гости подходят и изумленно обступают нас.

«Ach! Почему вы так горько плачете, ach! почему?»

«Ach! ach! — отвечаем мы сквозь слезы. — Бе… бедная Россия!»

«Ach! бе… бедная Россия!» — говорят гости и тоже начинают плакать.

Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Я плачу, барон плачет, Куколка плачет, Гретхен плачет, оркестр плачет, гости плачут, лакеи плачут… Все плачут, у всех слезы текут ручьем.

«Ach! — всхлипывая, говорит мне барон. — Ach! немецкий ворон Карл. Ты имеешь большое влияние на нашего фюрера… Пойди, объясни ему. Спаси Германию… Я хочу сказать: спаси Россию!»

Я лечу над Берлином в слезах. Какое зрелище, какое воспоминание! Вдовы плачут, матери плачут, дочери плачут, сестры, невесты и маленькие сиротки плачут; все плачут, у всех слезы текут ручьем! Войска маршируют, рыдая. Я прилетаю во дворец, обо мне докладывают, я вхожу… Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Перед картой России сидит фюрер… и плачет! Льет горькие слезы…

Карл Карлович останавливается и откладывает немножко помета.

— Искренние слезы фюрера!

— Ach! — добродушно вздыхает Илья Осипович. — И как же так получилось, милейший, что вы теперь на Волге, вдали от родимого навоза?

— Ach! ach! — тотчас встрепенулся Карл Карлович и заломил себе крылья. — Какая драма, какое воспоминание… Берлин бомбили, меня бомбили… Фюрера, фюрера бомбили! Но я оставался там, у его двери, преданный до конца, немецкий ворон до последнего перышка! И вдруг, ach! что я вижу? Дверь резко отворяется, и из нее выбегает — бледный, но решительный — фюрер, а за фюрером выбегает Геринг, а за Герингом выбегает Геббельс, а за Геббельсом выбегает генерал фон Катцен-Яммер! Все бледные, но решительные!

«Немецкий ворон Карл! — кричат они. — В камине бомба замедленного действия! Сделай же что-нибудь! Спаси фюрера, Карл».

И что же я делаю, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю:

«Ach! Жить и умереть за фюрера!»

И шмыг — в окно. И фюрер за мной шмыг — в окно, а за фюрером Геринг шмыг — в окно, а за Герингом Геббельс и фон Катцен-Яммер — шмыг, шмыг в окно! Все бледные, но решительные! И вот мы уже на улице. А бомбы так и сыплются, так и сыплются…

Карл Карлович выпускает целую струю помета.

— И что же я делаю потом, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю: «Жить и умереть за моего фюрера!»

И — шмыг, шмыг, шмыг, побежал. Бледный, но решительный.

«Отважный, благородный Карл!» — говорит фюрер и — шмыг, побежал.

«Отважный, благородный Карл, благослови тебя, Господи!» — говорит Геринг и — шмыг, побежал.

«Отважный Карл, благородный рыцарь!» — говорят Геббельс и фон Катцен-Яммер и — шмыг, шмыг, побежали.

Бледные, но решительные! И в благодарность за то, что я спас ему жизнь, фюрер отправил меня на Волгу…

«Лети, — растроганно сказал он мне. — Лети туда… там есть чем поживиться!»

На ветке воцаряется минутное молчание, затем Акакий Акакиевич прикрывает один глаз и говорит:

— Вы так долго выступали, Карл Карлович. В горле, поди, пересохло?

— Право слово, — бесцеремонно отвечает Карл Карлович, — от рюмашки водки я бы не отказался… Что вы делаете, ach!

Карл Карлович испуганно каркает и пытается высвободить свои крылья, но час старого немецкого ворона пробил. Два русских ворона сжимают его в своих когтях. Его длинная тощая шея и самый длинный, самый острый и самый прожорливый в мире клюв моментально погружаются в Волгу. «Буль-буль-буль! — утоляет жажду старый немецкий ворон. — Буль-буль-буль!..» Силы оставляют его, крылья перестают биться, а немецкие когти — хватать…

— Prosit! — благоговейно шепчут Илья Осипович и Акакий Акакиевич.

Несколько минут спустя два приятеля вновь кружат над водой. Они внимательно осматривают камыши и островки, выброшенные на берег густые ветки и песчаные отмели и, не видя ничего подходящего, обращаются к Волге.

— Мать рек русских, не поймала ли ты чего-нибудь интересненького? — каркают они своими заискивающими голосами.

Всем известно, что вороны — прирожденные подхалимы, и Волга вот уже больше века знает этих двух приятелей. Но сегодня она в хорошем настроении.

— Летите сюда, вот еще один мой ухажер! — мычит она, обнимая лейтенанта, чей брошенный танк горит на берегу. — Вы уже напились моей водицы, mein Herr? Она очень способствует пищеварению захватчиков…

— Карр, карр, карр! — хрипло хохочут Илья Осипович и Акакий Акакиевич. — До чего остроумно, мать рек русских, до чего смешно, животики надорвешь, карр, карр!

— Позвольте мне вывернуть его карманы, — мычит Волга. — Клянусь старым живодером Мининым, это монокль! Можно, я его заберу? Вот малец Сталинград будет смеяться!

— Ох, как же он будет смеяться! — каркают приятели. — Ох, и насмешила, просто умора, карр, карр, до чего остроумно, мать рек русских!

— А это что такое? — изумляется Волга. — Советский орден и фотография русского солдата?

— Советский орден? — изумляется вслед за ней Илья Осипович и смотрит на Акакия Акакиевича.