Книга Спасите наши души - Ромен Гари

— А разве Вам не приятно, что Вы были первым? Предтечей. Вам выпала честь участвовать в «духовной премьере». Но скажите, как так случилось, что на сей раз Вы проскользнули у них между пальцев?

— Еще на что-то способен, представьте себе. Но я вырвался буквально в последний момент. Когда они увидели, что я пришел, тотчас же вынесли огромный крест, как будто держали его наготове в ожидании моего возвращения… Какое-то мгновенье я колебался — рефлекс собаки Павлова, знаете ли, — а затем сказал себе «нет». Какой мне смысл — ну, сделают музеи еще несколько заказов…

— Очень зря. На живопись нынче просто астрономические цены.

Лицо Другого помрачнело. Это было суровое, строгое лицо, очень красивое в своей несколько архаичной грубости, той, что запечатлелась на средневековых византийских и греческих иконах прежде, чем попасть в руки итальянцев.

— Один Ваш портрет кисти Мазаччо был продан в Лондоне за миллион фунтов стерлингов, — сказал Матье. — Вам действительно грех жаловаться.

Другой взглянул на него искоса:

— А с бомбой все в порядке?

— Очень надеюсь.

— Будьте все же осторожнее. Она на…

Какой-то миг он колебался.

— …на «передовом топливе», да, — подтвердил Матье.

Они избегали смотреть друг другу в глаза.

— А что они думают делать после? — спросил Другой.

— После того как перестанут жрать дерьмо, Вы хотите сказать? Не знаю.

— Что они думают делать после? Начать заново? С чем? С кем? Во всяком случае, не со мной.

— А Вы? Что будет с Вами?

— Раздобуду себе гражданскую одежду и уеду, укроюсь в Полинезии. Я слышал, что Полинезия — это земной рай, так что, сами подумайте, придет ли кому-нибудь в голову искать меня там… Это было до моей эры. Ну, до свидания, и удачи вам.

Матье изумился.

— Удачи? И это Вы мне ее желаете?

Впервые на лице Другого мелькнула тень улыбки.

— Я вам сказал: до свидания и удачи… Ваше дело еще может провалиться, что также означает, что оно еще может и выгореть…

— Все тот же Талмуд, да? Так Вы мне желаете успеха или провала?

— Я вам желаю провалиться, чтобы добиться успеха, а не добиться успеха, чтобы провалиться… Вот почему я вам и говорю: до свидания…

Он уже почти исчез…

— Постойте! — крикнул Матье. — Зачем Вы приходили сюда?

Другой повернулся к нему, и на этот раз в Его взгляде был откровенный огонек старого еврейского юмора.

— У вас не найдется какого-нибудь креста потяжелее? — спросил он. — Без него я не чувствую себя самим собой. Я сказал себе: ну вот, очередная ядерная мерзость — так что крест-то у них, наверное, должен быть…

Он повернулся к Матье спиной, и в этот миг француз различил в кустах шорох крадущихся шагов и возбужденный шепот. Другой их тоже услышал, и Он, кажется, догадывался, кто это, поскольку лицо Его приняло грозное выражение, и Он в очередной раз показался Матье таким, каким Его видели в начале христианской веры, во всей первозданной мужественности. Он прокричал что-то на арамейском, наклонился и подобрал камень. Кусты раздвинулись, и оттуда высунулись головы Микеланджело, Чимабуэ, Леонардо, Рафаэля и tutti frutti[46], ошалевших от возбуждения. Все они держали наготове кисти. Другой тотчас же принялся швырять в них камни. Микеланджело камень угодил прямо в рожу, Рафаэлю — в глаз, Леонардо бросил кисть и стал приплясывать на месте, держась за ногу. Другой запустил в них еще несколько камней, творцы попрятались в кустах, но кистей не побросали. Они твердили, что все, о чем они просят, — попозировать им часик, у них заказы, всего один час, во имя культуры…

Он нуждался в этих небольших психодрамах как в отдушине: внутреннее возбуждение ослабло, и тяжелый стук цивилизации вокруг него уже не казался таким громким. Но это была всего лишь передышка: как только гнев затихал, эстафету всегда подхватывало эхо мира. «Человек, — писал французский философ Мишель Фуко, — недавнее изобретение, и археология нашего мышления указывает нам на его недавнее рождение. А возможно, и близкий конец». Это была мысль, которая уже союзничала с концом. Он вспомнил о единодушном выводе своих коллег в ходе известного конгресса по ядерной физике в Стамбуле, в сентябре 1977 года: «Нет спасения без передового топлива». Они могли бы придать своему выводу еще более краткую форму: «Нет спасения». Согласно расчетам американцев Роберта Айреса и Аллена В. Книза, излучение от используемой человечеством энергии, без учета ядерной энергетики, уже составляло одну пятнадцатитысячную от поглощаемой солнечной энергии. Если эта цифра будет расти в том же темпе, то за двести пятьдесят лет излучение достигнет ста процентов от поглощаемого солнечного света. Это приведет к повышению температуры на земном шаре примерно на пятьдесят градусов — что сделает жизнь человека на Земле невозможной.

— Марк…

Он смотрел на это тело, еще помнившее первые объятия, на эти бедра, грудь, живот, напоминавшие о материнстве, которое так и не состоялось, и о рождении, которое так никогда и не произошло.

— Почему ты улыбаешься, Марк? Что случилось?

— Ничего. Я ищу лицо, что было у меня до сотворенья мира, вот и все.

— Что это значит?

— Оно — твое.

Он не знал иного покоя, иного ответа, кроме этой нежности, принимавшей материальный облик губ: утопия обретала плоть, и это дыхание, что смешивалось с его дыханием, было концом всех скитаний и поисков. Еще несколько секунд, оставайся такой, не шевелись, не закрывай глаза, чтобы я узнал, откуда я, кто я, чем я живу…

Она погасила свет.

— Марк…

— Да.

— Назначено на завтра, да?

— Ты отлично знаешь, что да, Мэй. Тебе все известно. Ты переснимаешь на микропленку каждый клочок бумаги, каждую схему, которую я нарочно оставляю на столе… Мне пришлось постоянно следить за тобой и упрощать тебе задачу, иначе албанские службы безопасности в конце концов схватили бы тебя. Я даже нашел передатчик у тебя в туфле.

Он ощутил, как все ее тело напряглось в темноте, и обнял ее.

— Все очень хорошо, святая Мэй Албанская, — сказал он. — Ты меня не предавала: ты мне помогала. Я хотел, чтобы они знали. Я хотел припереть их к стенке. Все, что я делал, я делал в надежде открыть им глаза. Мой голос не единственный, они превосходно осведомлены, и это началось уже давно, но они не остановятся, они пойдут до конца. Завтра утром они, вероятно, разнесут весь этот район атомными бомбами. История не знает ни одного случая, когда Государство не погибло бы от своих собственных рук.

Он едва услышал в темноте ее голос, совсем тоненький, почти детский: