Книга Капитан Филибер - Андрей Валентинов

— Точно, как в прошлый раз! Тютелька, можно сказать, в тютельку.

Ежели сам себя не похвалишь — кто похвалит? Не начальство же! Я и в самом деле не спешил. Надо чтобы буквочка к буквочка, черточка к черточке…

«Пролетарский дозор». Само собой, без «ятей» и «еров». Отменено именем революции! Буквы, как и должно — ярко-красные. Ниже — коса и молот, по лезвию хорошо узнаваемой «литовки» — изящные зубчики.

— Плохо, что краска свежая, — рассудил я. — В глаза бросается.

Портупей согласно кивнул и осторожно, дабы не забрызгаться, попытался развести руками. Ничего, в прошлый раз сошло и так. Я прищурился, представил, как мы смотримся со стороны… Недурственно! «Пролетарский дозор» вновь на тропе войны.

У Антонова-Овсеенко было пять бронепоездов — и одна бронеплощадка. Он, правда, не подозревал об этом. Экипаж «Пролетарского дозора» такое невнимание не слишком огорчало. Он честно исполнял свой долг: гонял недобитых «кадетов» от Юзовки до Ростова — правда, в последней время стараясь не показываться на главной магистрали. Скромность — главное украшение истинного большевика!

— Комиссаром — опять мне? — грустно вздохнул портупей.

— Само собой, — без всякой жалости отрезал я. — Соберитесь с силами, товарищ Иосиф Виссарионович Шворц. Надеюсь, вы сегодня не брились? Оч-чень хорошо! Проследите, чтобы все сняли погоны и не высовывались из окон. И готовьтесь — петь будете!

Оставалось еще раз осмотреть наш эшелон. Все, кажется, в ажуре. Наглядная агитация на стенках вагонов осталась с прошлого рейда, можно не подновлять. «Штыком — в брюхо, коленом в грудь!» Внушает. Хорошо бы добавить: «Смерть белому гаду Филиберу!». Впрочем, нет, не стоит. Наглость, конечно, второе счастье — но не чрезмерная. Мы уже и так примелькались, прошлым разом пришлось пошуметь, позапрошлым — тоже. У моста через Миус наверняка уже ждут, приготовились… Ничего, разберемся!

— Николай Федорович! Со священником чего будем делать?

— Как? — не сразу понял я. — А-а, с этим… отцом Серафимом? Спрячьте его подальше, товарищ Шворц, а то начнет в самый неподходящий момент вести, понимаете ли, контрреволюционную агитацию!

Портупей кивнул, взглянул нерешительно.

— Если честно, он ее уже ведет. Ко мне ребята подходили, жаловались. Про вас расспрашивает и даже намекает. На грехи и на всякое прочее… Как вы говорите, Николай Федорович, с подходцем.

Я поглядел на ровную заснеженную степь, на далекие пирамиды-терриконы, вдохнул ледяной бодрящий воздух. С подходцем, значит? Ну, Леопольд Феоктистович, ну, удружил! Нашел друга-приятеля!..

* * *

— …Отчего же господин капитан. Отношение ваше к религии вполне даже очевидно. Сие, увы, плоды не токмо падения нравов, столь часто поминаемого, но и непродуманного распространения буциллы просвещения, о коем так много пекутся в последние годы…

— Бациллы, отец Серафим. Но если хотите, пусть будет буцилла, не столь важно… Знаете, там, где я… Там, где я жил, с просвещением все в полном порядке. Его, считай, уже нет. По гражданской профессии я преподаватель, насмотрелся — особенно когда каждый год приходится встречать очередных первокурсников. Я часто пытался понять, с чего все началось? Почему-то кажется, что с отмены преподавания логики. В средней школе… в гимназии ее когда-то читали, но потом заменили рисованием. Не эстетикой, не историей живописи даже — именно рисованием. Плоскостное отображение мира — без всякого анализа…

— Но сын мой!.. Простите, господин капитан…

— Нет-нет, отец Серафим, называйте, как привыкли. Какая тут связь, спрашиваете? Вы не изучали марксизм?

— Господин капитан, помилуйте!..

— Я-то помилую, отец Серафим… Марксисты заменили обычную логику «диалектической». Дважды два — стеариновая свечка, если так требует обстановка. И если прикажет начальство. Неспроста! Логика — страшная вещь, даже обычная аристотелиева, без всякой квантовой. Вот смотрите… Церковь сильна тем, что имеет власть над посмертной судьбой человека. Так?

— Сын мой! Над судьбой властен лишь Тот, Кто сотворил и мир, и людей, и саму судьбу. Роль Церкви, конечно, важна…

— Не прибедняйтесь, отец Серафим! Кто бы стал вас слушать, если бы не обещание Рая и не страх Ада? В каждом храме на стене — фреска: души грешников гонят прямиком в котел. Под конвоем, чуть ли не с собаками…

— Сие аллегория…

— Но Ад — не аллегория? Душа, между прочим, лишь часть человека. Грешили вместе с телом, отвечать ей одной… К тому же часть бестелесная, что ей котел со смолой? Ни органов осязания, ни обоняния…

— Но я же пытался вам сказать — сие…

— Аллегория? Но кого и как тогда станут карать за грехи? Ладно, Господь всемогущ, сие в Его силах. Однако насколько я помню, сперва полагается Суд, который Страшный? Он-то в храме и, так сказать, отражен — на фреске?

— Господин капитан! Не ведаю, куда вы ведете со своей, прости Господи, «логикой», однако же, всякий пастырь посоветовал бы вам прежде всего молиться, смирив гордыню — дабы такие вопросы не приходили на ум.

— Да, конечно. «Блаженны нищие духом». Перевод неточный, но учите вы именно так! Продолжим. Стало быть, Страшный Суд… А кстати, он уже был? Нет? Значит, Ад пуст — как и Рай, между прочим. Кто же их позволит заполнять — без приговора? Нет, это не я придумал, а римский папа Иоанн XXII, еще семь веков назад. Осенило Понтифика… Так чем вы пугаете, отец Серафим? Суда еще не было, в ближайшие годы не предвидится…

— Вот, сын мой, те плоды просвещения, о коих уже приходилось поминать. Просьба есть у меня, требование даже. Не искушайте остальных, особливо юношей, вам доверившихся. Им в бой идти, на смерть. Вера искренняя, сердечная стократ сильнее и целительнее всякой вашей «логики». Пожалейте их! Ждет павших за Веру и Отечество венец райский…

— Да… А в Раю будут святые? Которые на иконах? Юродивые всякие, столпники, затворники? Василий Блаженный с дохлой рыбой в зубах?

— Отрадно сознавать — будут. А вот иные, ныне злобствующие и глумящиеся…

— Не претендую, отец Серафим. Скажите, а католики? Их в Рай пустят? Впали, бедолаги, в ересь духоборца Македония…

— Вы же знаете ответ. Только Святая Православная Церковь есть истинно Кафолическая. Она и несет спасение. Католиков же, Символ Веры исказивший, в папизм впавших, не спасет ничто.

— Не спасет, значит? Франциск Ассизский, Дункан Скотт, Святая Бригитта, Аквинат… Про Данте, Коперника и Колумба, вероятно, и вспоминать негоже. А еще есть протестанты, древние эллины, римляне, сотни и сотни иных народов. Представляете, сколько там замечательных людей? Интересных, честных, настоящих? Знаете, отец Серафим, я лучше с ними останусь. А вы — со своими юродивыми и со старухами, которые в храмах трутся. Один замечательный священник, отец Александр Мень, хорошее им название придумал: «православные ведьмы».

— А я вот о другом подумал, сын мой. Вы все о логике печалились, я же, грешный, иное узнать хотел. Чему еще страшному со мною случиться должно? Храм разорили, дома лишили, друзей предали смерти лютой… Но кажется мне сейчас, что встреча с вами всех тех бед пострашней будет. Не слишком грамотен я, слова ученые путаю, однако зрения духовного, спасибо Господу, не лишен. Не человек вы, господин капитан. Присланы вы — на погибель всеобщую. Нет, не со слов сужу ваших — сердцем чую. Вот оно, значит, каково испытание мое!..