Книга Имперский маг. Оружие возмездия - Оксана Ветловская

— Расстёгивайте китель.

— Чего?.. — опешил Хайнц.

— Китель расстёгивайте. И сорочку, — спокойно повторил Штернберг и медленно, с тихим, но непередаваемо зловещим скрежетом извлёк из ножен кинжал — широкий, длинный, длиннее обычного эсэсовского почти вдвое, постоянно носимый вместе с пистолетом, — тот самый устрашающего вида несуразный палаш, насчёт которого частенько прохаживались рядовые.

— Что?! — пискнул Хайнц, отступая на немеющих ногах. Только что рядом был пусть и жутковатый, но такой проницательный, тонкий собеседник — и вдруг сумасшедший со здоровенным ножом. И с Хайнцовой винтовкой. Вот тебе и «ноты»…

Штернберг закинул винтовку за плечо и нетерпеливо прищёлкнул пальцами свободной руки.

— Мне долго ждать, сударь? Вас до сих пор не научили выполнять приказы?

Хайнц отступил ещё на шаг, не спуская глаз с длинного светлого клинка, отражавшего розоватое небо. У него внезапно так застучали зубы, что он до крови прикусил язык.

— Послушайте, мой друг, у вас обе руки левые? — изгалялся Штернберг. — Может, вам помочь? О Санкта Мария и все праведники, да на вас опять трясучка напала. Это очень быстро, совсем не страшно и почти не больно. Ну-ка, подойдите сюда.

— Ч-чего… не больно?.. — тихо взблеял Хайнц, шагнул ещё, каблуком провалился в рытвину и едва не упал.

— Ну, вы скоро сообразите, что от вас требуется? Я жду.

Хайнц принялся проталкивать пуговицы в петли. Медленно подошёл, часто переглатывая.

— Ну вот, так-то лучше. — Офицер вдруг опустился перед Хайнцем на одно колено. Левой рукой он распахнул на Хайнце китель и мышино-серую сорочку и аккуратно расправил отвороты, а правая его рука, с кинжалом, уже словно примерялась, куда всадить ужасающий кусок полированной стали — должно быть, ледяной на ощупь — кончик клинка покачивался прямо у обнажённой груди, чуть подрагивавшей от ударов сердца. Хайнц не чуял под собой ног, в ушах гулко стучала кровь. По кинжалу растекались отсветы палевых облаков, мешаясь с бледно-серым блеском, резко темневшим в готических буквах эсэсовского девиза: «Моя честь — верность». Хайнц сосредоточенно смотрел на клинок, не смея открыто взглянуть в такое жуткое лицо офицера.

— А сейчас не дёргайтесь и не пищите, — строго велел Штернберг. — И не вздумайте мне мешать.

Одной рукой он крепко сжал вместе оба запястья Хайнца, поднёс кинжал к губам и принялся что-то тихо нашёптывать — Хайнц не понимал ни слова, а от едва слышного шелеста шипящих слов у него волосы на макушке поднялись дыбом. Штернберг повернул клинок другой стороной и ещё что-то пробормотал. На серой стали истончалась матовая влага его дыхания. А в следующее мгновение лезвие коснулось груди Хайнца немного ниже ключицы и выскребло в коже длинную и глубокую алую дорожку. Потом ещё одну, пересёкшуюся с первой, — так что вышло нечто вроде буквы «икс». Боль пришла не сразу.

— Руна «Гебо», — тихо сказал Штернберг. — Одна из самых совершенных рун, потому что у неё нет перевёрнутой позиции, а значит, нет тёмного двойника. «Гебо» означает дар, примирение, объединение, милость, свободу. Это ваш знак. Alaf Sig Runa, — добавил он полушёпотом и подался вперёд — Хайнц, совершенно ошалев, увидел перед собой круглое чёрное поле фуражки, почувствовал, как её жёсткий край ткнулся в щёку, как на ключицу упали шелковистые волосы, и ощутил быстрое лёгкое прикосновение прохладного кончика носа и тёплых губ к горящим болью царапинам — в следующее мгновение офицер выпрямился, поднялся, ослабив хватку сильных пальцев, и накрыл макушку Хайнца горячей ладонью. Хайнц дёрнулся назад: нахлынувшее ощущение было внезапным, как удар электротоком, резким, как вспышка молнии, ослепляющим, оглушающим и совершенно ни на что не похожим — никогда раньше Хайнцу не доводилось испытывать ничего подобного. От темени вдоль позвоночника до самых последних копчиковых позвонков мгновенно прошла будто раскалённая сияющая игла, рассыпавшая яркие искры по всему телу, и это было не больно, нет, это было… до жути приятно. Настолько приятно, что в неописуемом ощущении Хайнцу почудилось что-то очень интимное, у него даже уши запылали от неуместного стыда. Звёздная пыль с кровью растекалась по жилам, в каждой косточке словно оседал золотой песок, радужный отсвет внутри, подобный тонкому столпу, яркий, горячий, но, увы, постепенно блёкнущий, выпрямил напряжённую спину, и каким чётким и красочным виделось всё вокруг!..

Хайнц отпрыгнул подальше, запахивая китель, и со всех ног бросился от полоумного офицера — но споткнулся, услышав возглас: «Эй, герой, а своё оружие вы мне оставляете?» Хайнц, мысленно чертыхнувшись, пошёл обратно, глядя в землю. Почти неприличным ему казалось, как ни в чём не бывало пялиться на человека, который запросто может проделывать с другими людьми такое… Взял за ремень винтовку с протянутой длинной руки и, не поднимая глаз, буркнул:

— Разрешите идти, оберштурмбанфюрер.

— Ну и чего вы набычились? — весело поинтересовался Штернберг. — Я же вас не съел. Неужели так страшно?

«Урод», — сердито подумал Хайнц. И повторил:

— Разрешите идти.

Штернберг стащил с носа очки и принялся полировать стёкла скомканным белым платком.

«Пидор, — неуверенно подумал Хайнц. Правильно Курт говорил: выродок. Клинья подбивает…»

— Чего? — брезгливо фыркнул Штернберг. — До чего ещё додумаетесь? Свободны, рядовой Рихтер. Идите проветритесь.

Хайнц повернулся и пошёл прочь. Скоро наткнулся на командира взвода и вытянулся перед ним, ожидая хлёсткой ругани за отлучку, но взводный лишь велел ему идти к своим, прибавив:

— И приведите себя в порядок! Что за расхлюстанность, вы не в борделе!

Весь день Хайнца донимало подозрение, что он опять вёл себя как последний идиот. А ведь клялся самому себе, что впредь будет делать всё, дабы выслужиться перед новым командиром, восхитить того своей смекалистостью и расторопностью. Выслужился. Кр-ретин… Мнительный полудурок. Царапины на груди горели так, словно за пазуху ссыпали пригоршню тлеющих углей.

Тем же вечером, незадолго до отбоя, Хайнц почувствовал себя плохо. Он ни на чём не мог сосредоточиться, навалилась вялость, в голове стоял туман. Это было похоже на опьянение. Едва вернувшись в пристройку дворца, Хайнц прилёг на кровать. Мутило, иногда закладывало уши. Всклоченные мысли рвались и комкались. Тем не менее Хайнц достал из нагрудного кармана подклеенный дневник и, приподнявшись на локте, попытался записать хоть пару-другую строк.

«26. X.44.

Всё-таки он что-то с нами делает.

Вчера Харальд опоздал на обед, а в столовой потерял сознание. Очнулся, правда, быстро. Спрашивали, что с ним. Отвечает: «Ничего». Харальд вообще очень скрытный. Весь день ходил потом мрачный и ничего не говорил. Но, кажется, я знаю, в чём дело. Наверное, с Харальдом вчера случилось то же, что сегодня со мной.

Теперь у меня на всю жизнь останется автограф мага. Какая-то руна. Как её там? «Гебо». Он ставит на нас тавро, как на скотине. Про эту утреннюю чертовщину я писать лучше не буду. Было позорно. А вообще, похоже на обряд какой-то. Вроде посвящения. Всё-таки он псих.