Книга Солнечное настроение - Глория Му

– Батоно Паша не разрешит, – подала голос Анна, до этого молча и увлеченно роющаяся в груде цветных тряпок. – Батоно Паша даже тете Этери не разрешает готовить… Оленька, смотри, что я нашла! Это же твои тапочки!

Ольга оглянулась, увидела в руках Чижика белые парусиновые тенниски – и тут же простила Галке всю остальную кучу этого барахла. Тенниски были точно такими же, одну из каких Игорь Дмитриевич раскромсал ножом, снимая с ее сломанной ноги. Тенниски были символом привычного, надежного, своего… А это все – не ее. Никогда не было ее, и никогда ее не будет.

Почему она не любит нарядную одежду? А потому, что у нее не было случая ее полюбить. Как-то так получилось, что их пути – ее, Ольги, и нарядной одежды – ни разу не пересекались. Ну и что? До сих пор она по этому поводу никогда не тосковала.

Ольга вздохнула и опять с неудовольствием оглянулась на пеструю кучу.

– Ладно, – сказала она неохотно. – Там посмотрим… Но откуда Галка деньги на все это взяла?

Глава 19

Игорь сидел у мангала, делал вид, что изо всех сил наслаждается жизнью, а сам тяжело и стыдно изводился от ревности. Ну что это такое, в самом деле, – с Пашкой они год не виделись, мог бы Пашка, наверное, пообщаться с ним, Игорем, чуточку подольше для первого раза. И хотя бы ради приличия. Так нет, с лучшим другом Пашке поговорить не о чем. Пашке, оказывается, в сто раз интереснее говорить с Ольгой, которую он видит в первый раз. И куда Этери смотрит?

Впрочем, Этери смотрит туда же. И трехлетний Олежка. И десятилетняя Тамара. Вся дружная семья Калмахелидзе дружно уставилась на Ольгу, дружно галдя на смеси русского, грузинского и украинского. И даже кумир семьи беспородный пес с гордым именем Коба, известный патологической ненавистью к чужим, совершенно бесстыдно отирается возле Ольгиных ног, сует башку ей под руку, улыбается, вывалив длинный розовый язык, заглядывает в глаза с воистину собачьей преданностью… Сукин сын. И даже индюшата сбежались всей толпой на нее посмотреть, свиристят что-то на своем языке не хуже семейки Калмахелидзе. А два самых наглых индюшонка все время пытаются влезть к ней на колени. И как он, Игорь, мог всего этого не предвидеть? Ничего себе отпуск получается… Две недели такого кино он просто не выдержит.

– Эй, дарагой, слюшай, ты за шашликом следышь, да? – Пашка на миг отвернулся от Ольги, глянул на Игоря веселыми синими глазами и подмигнул. – Э-э, ты не следышь, да? Шашлик сгорит – что гогония кушать будэт, слюшай?

И тут же многоголосье вокруг Ольги взорвалось с новой силой, Этери закричала «хай тоби бис», Тамара захохотала, Олежка в восторге завизжал, даже суровый пес Коба в изумлении тявкнул и упал пузом на траву, даже индюшата разинули клювы и растопырили крылья. Еще бы – вся дружная семья Калмахелидзе до сих пор не подозревала, что патриарх способен даже просто отойти от мангала, не говоря уж о том, чтобы доверить такое ответственное дело, как приготовление шашлыка, чужим рукам.

Игорь вздохнул, повертел шампуры и раздраженно отмахнулся от дыма. Гогония! Ты бы, друг мой Пашка, все-таки не зарывался. Какая она тебе девочка? Она моя ровесница, а я – твой ровесник, и между прочим, я твоей Этери ни разу не сказал: девочка…

Дружная семья Калмахелидзе опять что-то дружно заорала, и Игорь оглянулся на этот сводный хор местного филиала Бедлама. И встретился глазами с Ольгой. Ольга сидела посреди этого Бедлама молчаливая и безмятежная, с Анной на одном колене и с Олежкой на другом, обнимала обоих детей совершенно одинаково, и оба они совершенно одинаково обнимали ее с двух сторон, только Анна была тоже безмятежна и молчалива, а Олежка без конца что-то щебетал и заглядывал Ольге в лицо. Игорь замер, не в силах отвести взгляд, почувствовал, как ухнуло сердце, и вдруг стал думать – нет, не думать, а говорить про себя, молча, но очень громко, он почти кричал, он так громко молча кричал, что она просто должна была услышать… Ты такая красивая, – кричал он, – это несправедливо, все на тебя смотрят, какое они имеют право, надень очки, – кричал он, – ну зачем мы сюда приехали, тебя нельзя никому показывать, – кричал он, – конечно, тебе на меня наплевать, хорошо хоть, что у меня есть Анна, ты Анну не бросишь, ты ведь не бросишь Анну? Значит, ты и меня не бросишь, – кричал он, – но ты слишком красивая, это несправедливо, так нельзя, всякие Пашки всегда будут толпиться вокруг, и ты в конце концов кого-нибудь из них выберешь, тоже красивого, самого красивого, и тогда я его просто задушу, и тогда ты меня наверняка бросишь, а как же Анна? Она без тебя никак, – кричал он, – и я без тебя никак, зачем ты такая красивая? Это ведь совершенно не важно, ты понимаешь, ты должна понимать, я сейчас сожгу этот чертов шашлык, пойду и утоплюсь, разгони их всех, я тут совсем один, а ты невыносимо красивая! – кричал он.

Ольга слегка улыбнулась ему, и он замолчал, ошеломленный. Ольга улыбнулась именно ему. Она никогда не улыбалась никому персонально – только Анне. А сейчас она улыбнулась ему. Или у него мания величия развивается? На почве комплекса неполноценности… Во влип. Но топиться, кажется, можно погодить.

Из дому выплыла Катерина Петровна. Она зевала и хлопала заспанными глазами, хмурилась и терла затылок. Она была далеко не в своей обычной форме, но порядок в строю навела в две секунды: Пашку отправила ставить самовар, Томку – собрать персиков («только с веточки, детка, чтобы солнышком пахли»), Ольге с Анной настоятельно порекомендовала осмотреть сад, отобрала у Ольги Олежку, цыкнула на рыкнувшего было Кобу, шикнула на индюшат и велела Этери отдыхать. Ах, как хорошо, что Катерина Петровна с ними поехала, в который раз порадовался Игорь. Как у нее всегда это ловко получается: смирно, кр-ругом и шагом марш… Что-то давно он ей ничего не дарил… Настроение у него улучшилось.

Подошла Этери, села рядом на отполированное долгой эксплуатацией бревно, помолчала, глядя на огонь, и наконец сказала, мечтательно щуря черные нерусские глаза:

– Яка гарна дывчина… Дуже, дуже гарна. Мабудь, з Марсу?

– Что ж только с Марса? – вздохнув, отозвался Игорь. – А туманность Андромеды ты как вариант не рассматриваешь?

– О, – согласилась Этери. – То ж я дывлюсь – Павло зовсим з глузду зъихав.

– А сама-то? – Игорь опять вздохнул и невесело хмыкнул. – У Пашки акцент прорезался, как у Иосифа Виссарионовича, а ты так и вовсе на украинскую мову перешла.

– Да шо це таке! – начала было Этери, но спохватилась, замолчала и тоже невесело хмыкнула. – Вообще-то да, удалось тебе нас удивить. Откуда она такая взялась? Что красивая – это одно. Но скажи на милость, что Олежка может в этом понимать? Ты чув… э-э… ты видел, как Олежка на нее кинулся? Как муха на мед. Так не бывает.

– Бывает, – с некоторым чувством превосходства заявил Игорь.

Его чувство превосходства было, честно признаться, совершенно неоправданным – он и сам не понимал, как это она делает. Все дети, оказываясь в поле ее притяжения, тут же кидались на нее, как мухи на мед, и прилипали намертво. Стоило ей только посмотреть на какого-нибудь совершенно незнакомого спиногрыза – и тот тут же начинал тянуть к ней лапы, вырываясь из рук собственной мамы, хватался за ее подол – то есть за штаны, она почти всегда в этих штанах, – обнимал ее ноги, заглядывал в лицо, начинал что-то неразборчиво, но очень убедительно лопотать, да еще и норовил лицо ей обслюнявить. Так было всегда, и всегда родители пугались этого феномена почти до истерики, пытались оторвать своих чад от Ольги, а те сопротивлялись, пока Ольга не говорила им тихим улыбающимся голосом: «Иди к маме». Или к папе, или к бабушке… В общем, пока Ольга не отпускала их на волю.