Книга Элианна, подарок Бога - Эдуард Тополь

— Совланут, господа! А по-русски — терпение. Да, «Нью-йорк телефон компани» отказалась подключать наши приемники к своим телефонным линиям. Но выход есть, и этот выход простой. В Америке во всех домах стоят домофоны. То есть, из каждой квартиры провод тянется к единому домофонному щитку. Мы будем на крышах домов наших клиентов ставить мощные антенны-приемники нашего закодированного сигнала, которые сконструировал для нас Джей Гольберг, и подключать их к домофонному щитку. Таким образом сигнал попадет в каждую квартиру, где будет стоять наш тайваньский приемничек. Так что не падайте духом, продолжайте работать! Тем более, что из Лос-Анджелеса к нам прилетел господин Семен Левингут, он хочет перенять наш опыт и вместе с нами открыть на том побережье такую же радиостанцию. И с такой же просьбой к нам обратились два бизнесмена из Филадельфии. То есть, мы будем готовить для них программы, и наша WWCS станет действительно Всемирной коммуникационной системой! Позвольте вам представить — мистер Семен Левингут!

И молодой высокий гость из Л-А был представлен, после чего я, как главный редактор, повел его по всем кабинетам и студии звукозаписи, объясняя, что тут к чему, какие мы делаем передачи и как у нас будет выстроена сетка вещания.

— А я могу послушать какую-нибудь вашу передачу? — спросил этот Левингут, когда мы вернулись в мой кабинет.

— Мою или вообще какую-нибудь? — уточнил я.

— Вашу, — сказал он и вызывающе посмотрел мне в глаза.

Я усмехнулся:

— Пожалуйста…И снял с полки аудиокассету с передачей из цикла «Легенды Брайтона». Уж если он прилетел за опытом, пусть послушает.

31

«Франтик Джо», или Летающий джаз

…

Начал я:

— Яков, а правда, что в июле сорок пятого года в Берлине тридцать тысяч немок сделали себе аборты?

Яков Майор нахмурился, поковырял ногтем левой, без двух пальцев руки, в своих желтых прокуренных зубах, сплюнул вбок и только после этого произнес:

— Я не понял. Марик сказал, шо ты будешь делать из меня легенду, а ты спрашиваешь за немецкие аборты.

Мы сидели на лавочке брайтонского бордвока, и вся Атлантика, сиреневая от закатного солнца, тихо лежала у наших ног.

— Яша, ты ж видишь, — ответил я, включаясь в его прилипчивый одесский акцент, — я еще не достал диктофон. Так было тридцать тыщ абортов? Или не было?

Глядя в океанскую даль своего прошлого, он пожевал губами:

— Ты хочешь знать правду?

— Да, Яша. Я хочу знать правду.

— Зачем?

— Потому что имею на это право. Два моих дядьки, Моисей и Исаак, пропали на той войне, им было по двадцать лет. А до войны они носили меня на плечах. Я имею право знать правду.

— У них была твоя фамилия?

— Это у меня их фамилия. В сорок втором моя бабушка получила сразу две повестки, что оба пропали без вести.

— Дворкины? — Он снова прищурился, глядя в эту Атлантику, словно пытаясь, как Черномор, вывести из ее глубины моих погибших дядек. Но после паузы покачал головой: — Нет, таких я не встречал.

Я подождал, но старик молчал, и я напомнил:

— Так шо про аборты?

— Ладно… — произнес старик. — Я скажу тебе правду. Мы в этом не участвовали.

— То есть? — не понял я.

— А как ты думаешь? — Он повернулся ко мне, и я впервые увидел так близко его глаза — зеленые и словно подернутые патиной желтизны. — Я мог прикоснуться к немке, если ее отец или брат сжигал в крематории мою сестру или мать? А? Я буду иметь эту немку? Или ты думаешь, они не стонали от кайфа, когда их имели наши солдаты? Нет, мы, евреи, в этом не участвовали.

— Ну-у… — протянул я. — Ты не можешь говорить за всех…

— Могу! — отрезал он и даже рубанул воздух левой рукой без двух пальцев. — Во-первых, я президент Ассоциации ветеранов войны. А во-вторых, я прошел со своей камерой сначала от Бреста до Сталинграда, а потом от Москвы до Берлина. Я могу говорить за всех.

Я знал, что он не врет, — я видел его документы оператора Центральной студии кинохроники, орденские книжки и фронтовые фотографии с Романом Карменом, когда писал в «Новом русском слове» об их ассоциации.

— Ладно, — сказал я и достал диктофон.

Яков покосился на него и спросил:

— Ты вообще собираешься начать ваше радио? Или это еще одна афера, как липовые медицинские страховки?

— Если бы это была афера, стал бы я приезжать на Брайтон с диктофоном?

— Не знаю… — сказал старик. — Ты правда учился во ВГИКе?

— Конечно. А что?

— И ты знал Кармена?

— За Кармена ты меня уже спрашивал прошлый раз. Я даже знаю его жену Майю и был у них на даче в Переделкине. Алена, дочь Майи, замужем за Труниным, моим приятелем и автором «Белорусского вокзала».

— Да? Гм… А какие фильмы снял Кармен?

Я усмехнулся:

— Это экзамен? Пожалуйста: «Пылающий остров», «Суд народов», «Великая Отечественная», «Повесть о нефтяниках Каспия»… Еще?

— Хватит. Между прочим, и «Суд народов», и «Великую Отечественную» я делал вместе с ним. Можешь включить свой аппарат. У меня есть для тебя одна история. Я тридцать лет никому ее не рассказывал, даже Кармену. Думал сам сделать ее в кино. Но теперь мне хотя бы пенсию выбить, как у американцев. Они, между прочим, воевали на Втором фронте, а мы-то на Первом!

— Если твои ветераны будут голосовать за Рейгана и Буша, вы получите ветеранские пенсии.

Он повернулся ко мне:

— Ты думаешь?

— Уверен. Буш воевал, был военным летчиком, немцы его сбили. Если он будет в Белом доме, мы напишем ему такое письмо — он будет рыдать! Ты же знаешь, я писать умею.

— Да, я читал «Шереметьевскую таможню». В Бресте на таможне было еще хуже. Они разрубили мой протез.

— Иди ты! — изумился я и включил диктофон. — У тебя протез? Где?

Он поднял штанину левой ноги, и я увидел его протез — блестящий металлический штырь с шарниром в лодыжке.

— Но это немецкий, — сказал старик. — А тогда у меня был деревянный, советский. Они его топором… Бриллианты искали.

Я усмехнулся:

— Нашли?

И вдруг он сказал:

— Конечно, нашли… Один орден «Красного Знамени», один «Славы», медаль «За оборону Сталинграда» и четыре за взятие Киева, Вены, Будапешта и Берлина.