Книга Сыщик - Александр Бушков

— Что вы имеете в виду?

— Те двое, через два столика от нас, возле перилверанды, — сказал Бестужев. — Только не нужно…

Аверьянов не шелохнулся.

— Алексей Воинович, я не всегда был генералом, —сказал он с ухмылочкой. — Видывал виды. Ну да, господин в полосатом жилетеи другой, помоложе… Они за вами пришли, Алексей Воинович, появились следом.

— Да, я знаю, — сказал Бестужев. — Простите,получается, что я их навел и на вас…

— Вздор, — сказал Аверьянов. — У меня тожедавно уже появились свои персональные «прилипалы», так что ни в чём вы невиноваты. Мой сейчас восседает возле двери на террасу. Я не стал егостряхивать, не стоит этого делать без особенной нужды, уж вы-то понимаете…Интересно только кто?

Бестужев его прекрасно понял. С равным успехом этинезаметные, несуетливые, бесспорно умелые господа могли оказаться как филёрамиТарловски, так и посланцами другой стороны, установить точно не представлялосьвозможным. Ну что же, три дня у нас есть… нет, лучше считать, что только два,будем пессимистами, иногда это полезно…

— Прежде за мной топали эпизодически, — сказалБестужев. — А вот нынче с утра привязались неотступно.

— У меня та же картина. Ну, что же вы хотите — событияускоряют бег, говоря высоким стилем… Итак, мы всё обговорили, думается?Осталось дождаться вечера и действовать. Алексей Воинович… — В его голосе,право же, чувствовались просительные нотки, каких, по совести, быть не должно. —Вы уж постарайтесь… Вы многое знаете, но всё же не представляете толком, какоезначение придаётся нашей миссии в Царском Селе… Смело можно сказать, что этоличное распоряжение…

— Я понимаю, — сказал Бестужев. — Можете бытьуверены…

Он не чувствовал ни восторга, ни удовлетворения оттого, чтоименно на него пал выбор в таком деле. Скорее наоборот, хотелось оказаться отвсего этого подальше. Во всей этой истории было нечто, пока что не определимоесловами, но вызывавшее у Бестужева отторжение, даже неприязнь. Что-то здесьбыло не так. Он не понимал толком, что его тревожило, — но что-то здесьбыло не так… Нечто недосказанное, оставшееся непонятным, кусочек мозаики,недостающий для понимания картины… Чутьём опытного жандарма Бестужев этунедосказанность ощущал, но в слова свои мысли облечь не мог, и это злило.

Но следовало выполнять приказ. Как офицеру и положено.

Небольшими глоточками прихлебывая свой «капуцинер», Бестужевсмотрел вслед генералу Аверьянову: он неспешно шагал к выходу уверенной истепенной походкой человека, чьи дела обстоят просто превосходно, и поблизостинет даже намека на хлопоты или жизненные сложности. Так… Через короткое времяиз-за своего столика возле двери на террасу встал и двинулся следом загенералом помянутый господин в сером котелке, с едва наметившимся брюшком икороткими густыми усами.

Бестужев не мог не оценить его высокую квалификацию:господин в котелке более всего походил на средней руки чиновника, мимоходомзавернувшего на чашечку «меланжа» в свое излюбленное кафе. Ни в его походке, нив манере держаться не было ничего от филёра: просто-напросто по случайномустечению обстоятельств он шагал в том же направлении, что и Аверьянов, дажепостоянной дистанции не держал — то отставал, то приближался. «Грамотноработают, грамотно», — подумал Бестужев с холодной профессиональнойотстранённостью.

Покончив со своим кофе и промокнув губы салфеткой, оннебрежно воскликнул:

— Цален!

К нему тут же подскочил предупредительный цаль-кельнер.Австрийская система в этом отношении отличалась от российской: в Россиирассчитываешься с тем именно официантом, что тебе прислуживал, здесь же деньгиполучает один, особый цаль-кельнер, исключительно этим и занятый.

Как и следовало ожидать, господин лет сорока в полосатомжилете и его спутник, помоложе, подгадали всё так, чтобы разделаться со своимикофе и пирожными одновременно с Бестужевым. Уже в дверях он услышал небрежное:

— Цален!

И неторопливо направился по Шпигельгассе — не двигалсякуда-то с определённой целью, а беззаботно фланировал, поигрывая тросточкой,бросая на красивых молодых дам исключительно такие взгляды, кои не расходилисьс мерками общественного приличия.

Оба филёра обнаружились сзади, когда он прошагал едва ли неполовину квартала. Эти тоже работали идеально: на пятки не наступали, дистанциюменяли произвольно и нерегулярно, вскоре проделали классические «клещи»: тот,что помоложе, так и шёл за Бестужевым, а тот, что в полосатом жилете, перешёлна другую сторону улицы и двигался по ней параллельно Бестужеву, чуть ли неголова в голову с ним. «Логично, — подумал Бестужев, — если я свернуналево, в сторону собора Святого Михаила, там будет гораздо больше возможностейсбить слежку рывком — и они это предусмотрели. Вот только я вовсе не собираюсьот вас избавляться, господа мои, я это проделаю часа через три, не раньше,сейчас просто смысла нет…»

…Происходящее ничуть не напоминало сцену из авантюрногоромана, где под покровом ночного мрака сходятся зловещие личности, живописнозадрапированные до глаз в чёрные плащи. Во-первых, до темноты было ещё далеко.Во-вторых, чёрные плащи и широкополые шляпы давным-давно вышли из моды у тех,кто занимается чем-нибудь тайным. Всего-навсего на обочине широкой аллеиостановился фиакр, и из него вылез известный сибирский князь Иван Партский,элегантный, бодрый и донельзя светский. Фрака он, правда, надевать не стал,Илона его предупредила, что вечеринки у Руди отличаются крайнейнепринужденностью, но всё же на нём была безукоризненная серая визитка, налацкане красовались фрачные награды, а на груди справа поблескивала затейливая,безвкусная и разлапистая многолучевая звезда — орден эмира Бухарского. Бестужевсовершенно не разбирался в регалиях этой опереточной державы, а потому непомнил точно, что у него на груди — «Благородная Бухара» или «Корона», но этоне имело значения.

Он закурил египетскую папиросу и неторопливо пошёл вобратном направлении, навстречу второму фиакру, из которого выбралсяпетербургский приват-доцент Людвиг Фридрихович Вернер, он же поручик Лемке изСанкт-Петербургской охраны, одетый сейчас самым обыденным образом, посколькуему-то не предстояло идти в гости к барону, находившемуся в отдаленном родствес Габсбургской фамилией. Какое-то время они прохаживались вдоль дороги ибеседовали о сущих пустяках, совершенно не имевших отношения к делу. Поручик,как моментально отметил Бестужев, пребывал в состоянии легкого возбуждения — ноне настолько неприемлемого, чтобы одёргивать его словесно.

«Должно быть, полагает, что полоса невезения кончитсянаконец, — подумал Бестужев. — Что ж, я бы ему этого желал от всейдуши…»

Дело в том, что поручик Лемке был невезуч. Нет, это не имелоничего общего с неудачливостью: сыщик из поручика отличный, прекрасно себязарекомендовал, ничего из порученного никогда не проваливал, наоборот, выполнялне без блеска, и у начальства на хорошем счету, и среди сослуживцев любим… Воттолько как-то так получалось, что и награды поручика обходили стороной, и счинопроизводством обстояло не лучшим образом. Нет, никто из вышестоящих (а ведьиногда случается) не обносил его намеренно ни наградой, ни очереднойзвёздочкой, никаких умышленных интриг. Просто — так уж как-то получалось, чтоименно Лемке всегда оставался не отмечен и не повышен. «Колея у неготакая, — как-то высказался хитроватый хохол ротмистр Терещенко. —Угодил, значит, в такую именно колею, а теперь что же? Як у нас говорят, пищида бежи…»