Книга «Мы одной крови». Десант из будущего - Юрий Валин

Авиацией десант прикроют: три штурмовых полка, два бомбардировочных, истребители, разведчики. Вот что финны ответно успели предпринять, рядовой переводчик Земляков вспомнить не мог, хоть что делайте. В озеро десант не скинули, это точно. Но много ли от зацепившихся за берег в живых осталось?

А до финского аэродрома Нурмолицы от места высадки действительно рукой подать. Правда, та рука будет через финнов взбудораженных тянуться. И на аэродроме не два гадских истребителя, а вовсе истребительный полк на американо-немецких машинах[65]. Ну, у скользкого Попутного на этот случай какой-нибудь фокус непременно припасен…

21 июня

Вечер. В наступление перешли 7-я и 32-я армии, поддержанные Ладожской и Онежской флотилиями. Нашим войскам противостояли финские оперативные группы «Олонец» и «Массельская» общей численностью 11 дивизий. Значительного перевеса в живой силе не имеем (190 тысяч наших бойцов против 168 тысяч финнов и их союзников). Но в артиллерии и самолетах советская ударная группировка превосходит противника в 5 и 17 раз соответственно.

Условия для наступления исключительно тяжелые — труднопроходимая местность, множество водных преград. Финская оборона: около 1100 железобетонных дотов, в том числе трехэтажные артиллерийские форты, 8000 дзотов и бронеколпаков, тысячи километров траншей полного профиля, многочисленные противотанковые препятствия, надолбы, танковые ловушки, гранитные «зубы дракона», противотанковые эскарпы и контрэскарпы, многорядные надолбы из просмоленных бревен, стянутые проволокой, минные поля — около 2 млн мин. Противником проложены рокадные дороги, лежневки и подъездные пути, проведена узкоколейка Ладва — Ветка — Вознесенье.

После артподготовки форсирована река Свирь. Переправу поддерживал 275-й отдельный моторизованный батальон особого назначения, оснащенный американскими автомобилями-амфибиями, и 92-й отдельный танковый полк, на вооружении которых стояли плавающие танки Т-37 и Т-38.

К 14.00 захвачен плацдарм.

К вечеру войска ударной группировки 7-й армии, расширили плацдарм, прорвав главную полосу обороны противника на 12-километровом фронте на глубину до 6 км. Войска 32-й армии продвинулись до 16 км.

Финны начали отходить.

Глава десятая

Война.

Ближний тыл, глубокий тыл

Катила, тряслась «диверсантка» по шоссе наскоро починенному. Марина делала вид, что дремлет. Ворот маскхалата пах новой тканью, капюшон сбился шершавым валиком под шею, странно голую без кос. Сердце колотиться уже перестало. Ничего, лето кругом, пыль дорожная. Ночи светлые. В озере, наверное, вода тоже светлая, прозрачная. Тьмы нет, ни там, в глубине, ни в небе.

…Это не страх. Чего бояться, когда все равно все самое плохое уже случилось? Нет, не страх. Не трусость. Ужас это. Ужас, он всегда остается. Воюют люди, стреляют, работают, землю долбят, друзей кровью захлебнувшихся или еще кричащих, культями рук и ног взмахивающих, в сторону оттаскивают, и снова работают. А ужас за пазухой, под сопревшей нижней рубашкой или тельником сидит. Он тихий, ужас. Дела делать не мешает. Но у каждого, как ни отгоняй, ни отнекивайся, он есть. Десантники тоже люди.

В свой десант сержант Марина Шведова ушла 23 ноября 1943 года. И забыть те дни до смерти никак не получится.

…Ветром с волн срывало ледяные брызги, укрыться было негде: доставало и за ящиками. На боте было две с лишним тонны груза — продукты, медикаменты, и десять пассажиров — медработники. Медсанбат на плацдарме нес потери едва ли меньшие, чем бойцы в траншеях — передовую и «тыл» разделяло менее тысячи метров. До берега вся тысяча пятьсот — обжитых, изрытых траншеями и окопами, насквозь пристрелянных. Десант у Эльтигена держался уже двадцать три дня[66]…

В ту, в «маринину» ночь к плацдарму прорывались отрядом в пять катеров[67]. Где-то у вражеского берега пытались прикрыть прорыв торпедные катера[68]. И все идущие на буксируемых ботах знали, что немцы блокируют подходы к плацдарму — ждут транспорты.

Погода оставалась отвратительной: штормило, низкая облачность. Вышли из Кроткова около пяти, уже в сумерках. Редко била через пролив дальнобойная артиллерия, промелькнули где-то в стороне наши истребители[69].

Шли мотоботы, подпрыгивая по волнам, ловя низкими бортами тяжелую воду. Окунался трос буксира в свинцовую серую воду. Свистел ветер, швырял бесконечно острые брызги в лица. Старший лейтенант-военврач все тянул шею, пытаясь рассмотреть суда противника. Без боя не обойтись — блокаду немцы держали плотно. Марина их барж никогда не видела, но, говорили — сплошь бронированные. Что им жиденькая 37-миллиметровая пушечка и единственный пулемет бота? Да и тральщик, что он сделает, связанный буксируемыми корытами? Вынырнет из мокрого сумрака немец, ударит в упор…

Медики молчали. И говорить было трудно, да и не о чем. Марина здесь никого не знала. Еще три девчонки, санинструкторы. Наверное, тоже добровольцы. Наверное, такие же…

Сержант Шведова из своего батальона ушла с радостью. Комбат проходу не давал. С виду нормальный, два ордена, партийный. А нутро кобелиное, аж брызжет. Уже потом, когда Марина все пережила, отдышалась и людям со звездами на погонах слегка поверила, Сергей Вячеславович как-то сказал: людей, особенно мужиков, нужно держать в стабильности, спокойствии и равновесии. Нервы, недосказанность — они всем вредят. Ну, тогда Марина поставить себя и вовсе не умела. Слезы текли чуть что — комбат-капитан то мокрое дело за слабость принимал. Как вообще мужчина может такие гадости подчиненным говорить? Просто изводил. Самым простым выходом тогда казалось себе в рот ствол сунуть. Потому что если в комбата бахнуть, то кроме малодушия будет еще и измена. Все-таки заслужил он те два ордена, воевал аж с 41-го. Вообще-то, останавливало Марину понимание того, что стреляться из карабина вовсе неудобно. Снесешь себе нос или челюсть: и жить трудно, и подохнуть не дадут. Да еще под трибунал криворукая уродина за «самострел» пойдет.