Книга Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль

Эскимосы с русских берегов не поняли его вопроса об убывающем кашалоте. На берегах африканской реки, вдали от берегов океанов, он увидел пигмеев. Они помогли ему во всем, кроме его главного дела, и потому рыбарь обозвал их дикарями, не задумываясь о том, что пигмеям для оправдания своего существования в тропических лесах никакие кашалоты вообще не нужны — ни большие, ни маленькие.

Так он и преследовал убывающего кашалота, слушая ехидный голосок, который раздавался под сводами его черепа, пока наконец однажды — как того следовало ожидать — его корабль не наткнулся на риф в самом печальном и опасном из морей.

Здесь, среди этой пустоты, предстояло ему умереть в полном одиночестве, проведя последние минуты жизни под ударами холодных волн. Никто и ничто не сможет спасти его, и даже если у кого-нибудь появилась бы такая возможность, то наверняка он не протянул бы ему руку помощи. Бедняга стал размышлять о своей жизни, которая оказалась на поверку чередой поражений, и перед смертью из груди его вырвался плач.

В первой слезе, скатившейся по его щеке, был убывающий кашалот — не больше половинки рисового зернышка, уже, чем лунка ногтя.

— О, наконец-то! Гляди-ка, какое оно большое, это море! — сказал кашалот, увидев огромный и серый океанский простор.

Рыбак попытался удержать кашалота в ладонях, но тот был маленький, такой маленький, что слезы относили его все дальше и дальше в море.

— Meu deus, meu deus, meu deus[44], — рыдал португальский рыбак.

Гвиана

Первые проблески рассвета покачивали воду в порту нехотя и с досадой, словно за ночь приняли решение отречься от этого мира. Незнакомец прибыл в Гавр ночным поездом и добрался с вокзала до пристаней, следуя природному инстинкту, которому туман не был помехой. Он вздрогнул от пронизывающего холода, поднял ворот необыкновенно длинного черного пальто, надвинул шляпу как можно глубже и сделал несколько шагов по влажной мостовой. Слева в воде отражались слабые лучи октябрьского солнца. Справа тянулся геометрически правильный лабиринт, сложенный из огромного размера контейнеров. Мужчина остановился возле одного из них и оперся спиной о металлический борт. Мимо него прошла какая-то женщина, стуча по мостовой тонкими каблуками. Он всмотрелся в лицо незнакомки, чтобы запомнить его черты и вспоминать их мастурбируя следующей ночью. Однако мужчина быстро отказался от этой затеи, поняв, что перед ним проститутка, возвращавшаяся домой после работы.

Он прикрыл глаза. До него доносились далекие и чуждые ему шумы и шорохи, безучастные гудки пароходов, покидавших порт. Мужчина сделал несколько глубоких вдохов животом и грудью, чтобы привыкнуть к смрадному запаху какого-то масла. По-прежнему не открывая глаз, он ощупал обеими руками шершавые борта контейнера, нашел на заржавевшей поверхности выбитую там надпись и стал упорно расшифровывать ее, касаясь каждого выступа кончиками пальцев. Ему почудилось, что там значилась дата — тысяча девятисотый год. Тара, созданная на заре нового века, оказалась ему ровесницей. Контейнеру было тридцать два года, так же как и ему самому. Мужчина спросил себя, что могли перевозить в его недрах. Порт заполняли коробки и ящики с заморскими и экзотическими товарами; порой их теряли, забывали, бросали на произвол судьбы: таким образом их содержимое становилось загадкой. Но, видимо, это никого не беспокоило, никому не приходило в голову выяснить, какие сокровища или, быть может, какую мерзость они скрывали в своей утробе. Мужчина снял шляпу и рассмеялся впервые за много месяцев.

■

На первом этаже здания располагался склад, оттуда доносился запах струганых досок. На втором этаже было жилое помещение, в которое можно было попасть только по наружной лестнице, поднимавшейся вдоль серой стены. Сначала он взялся за перила лестницы, но потом убрал с них руку — от прикосновения к холодному металлу его бросило в дрожь. Двадцать шесть ступенек вели к двери, задернутой занавесками. Когда ее створка открылась, мужчина проглотил слюну, снял шляпу и указал рукой в сторону моря.

— Доброе утро! — Приветствие прозвучало как-то по-дурацки. — Здравствуйте. Вы здесь живете?

Человек, открывший незнакомцу дверь, смотрел на него сурово и с некоторым недоверием. Хозяину квартиры было лет пятьдесят: невысокий рост, животик, лысина и вынужденно бедная одежда. Усы обрамляли рот и спускались вниз к подбородку. На вороте рубашки виднелась черная пуговица.

— Да, я живу здесь, — ответил он тоном человека надменного.

— Я хотел попросить вас об одном одолжении. — Незнакомец замолчал, подыскивая точные слова. — Меня зовут Пьер Пьете. Если это вас не затруднит, то есть если только это не причинит вам неудобства, я хочу попросить вас о помощи.

— Ради бога, не тяните! — прервал его человек стоявший в дверях. — У меня очень много дел. Не могли бы вы наконец объяснить, что вам от меня нужно?

— Мне бы хотелось побыть в вашем доме и посмотреть в окно, — вдруг сказал Пьер с неожиданной решимостью в голосе. — Мне кажется, что из вашего окна этот корабль будет виден.

— Какой еще корабль? — спросил хозяин дома с любопытством, которое вызывают в нас кроссворды и прочие пустые головоломки. Он чуть-чуть высунул голову наружу.

Пьер отступил назад, насколько это представлялось возможным, рискуя упасть вниз. Все было так, как он говорил: меньше трехсот метров отделяли дом от корабля средних размеров.

— Нет, нет, это невозможно, — сказал хозяин, качая головой.

Пьер устремил взгляд на корабль, потом на дверь и снова на корабль.

— К моему большому сожалению, это невозможно. — Отказ повторился. — Зачем вам нужно шпионить за этим кораблем?

— Я не просто зевака, это вопрос личный.

— А, понятно. Мне очень жаль.

Однако дверь при этом не закрылась. Пьер посмотрел ему в глаза и сказал:

— Естественно, я готов заплатить вам за причиненное беспокойство.

— Вы правы, из одного из окон столовой корабль виден точно в рамке. Но, как вы понимаете, приличия не позволяют мне разрешить первому встречному зайти в мой дом.

Пьер мог бы начать убеждать своего собеседника и приводить различные доводы, но, раз уж дело оборачивалось такой стороной, он предпочел просто вытащить бумажник.

— Нельзя ни с того ни с сего врываться в чужой дом, — настаивал господин. — Незнакомый человек — он и есть незнакомый человек, вы же меня понимаете. Я отнюдь не отрицаю, что вы воспитанный молодой человек и ваша внешность внушает доверие, но повторяю: приличные дома заслуживают к себе должного уважения.

Пьер протянул ему четыре длинные коричневые купюры. Хозяин дома посмотрел на него со сдержанным раздражением, ставя в вину нежданному гостю то, что тот не предоставил ему возможности хоть немного поторговаться, выставляя на продажу свою честь, и взял деньги.