Книга Запредельная жизнь - Дидье ван Ковелер

Наила не ответила. Она зажгла палочку благовоний, налила по бокалу мартини, и обе стали пить, уставившись в электрокамин.

– Вы верующая, мадам Лормо?

– Честно говоря, не знаю. Я практикующая католичка: молюсь, грешу, исповедуюсь и причащаюсь. А еще я занимаюсь шведской гимнастикой. Когда молюсь, я верю. А когда смотрю на людей, сомневаюсь. Но ведь главное, кажется, раз в неделю посещать Бога в церкви?

– Не знаю. В моей религии очень трудно быть женщиной и сохранять веру. Похоже на такую игру, из которой выбываешь, как только сделаешь хоть одно движение. Я не выполняю никаких правил, но верю. Извините, у меня нет льда для мартини. Можете не пить. Что вы сделали для Жака?

– В каком смысле?

– Надо постирать его одежду в проточной воде. Все, что он носил… Это поможет его душе освободиться.

– Я постирала в машине, – извиняющимся тоном сказала Фабьена.

Наила развела руками, но ободряюще улыбнулась – обойдется и так.

– Надо дать ему время, – продолжала Наила. – Знаете, как начинается рамадан: на заре, когда глаз уже может отличать черную нить от белой. Примерно так же со смертью. Нужно сорок дней, чтобы во всем разобраться. И подготовиться к окончательному уходу. Можете отдать его вещи бедным, это хорошо, но оставьте две-три, которые он особенно любил. Не делайте больших перестановок, не меняйте то, к чему он привык… Чтобы у него остались ориентиры. Оставляйте свет и открытое окно там, где он спал… На случай, если он заблудится. И не плачьте о нем по ночам. Это ему повредит.

– Постараюсь, – пообещала Фабьена и встала, – вообще-то со мной это бывает чаще всего ближе к вечеру. – Как-то вдруг стало видно, до чего она устала. Одернув рукава, она прибавила: – Ну, я пойду. Если вам что-нибудь нужно…

Взгляд по сторонам пояснил, что она имела в виду все, о чем я мог позаботиться, от платы за жилье до мебели.

– Благодарю вас, я зарабатываю достаточно. Они попрощались за руку и немного помедлили.

– Можно я скажу вам одну вещь о Жаке, мадам Лормо?

–Да?

– Со мной в постели он всегда закрывал глаза.

Это неправда, но сказана она из самых добрых побуждений (хотя лично для меня любить Фабьену в теле Наилы значило бы обманывать дважды).

– И напрасно, – с ненаигранным восхищением ответила Фабьена.

С тем мы и ушли.

Не знаю и знать не хочу, что сделает Наила со своим неоконченным портретом. Почти наверняка он угодит в чулан или в подвал, а она так и будет спать с открытым окном. Мне до этого больше нет дела. Но то, что произошло между двумя моими возлюбленными, неоценимо важно. Впервые я горжусь этими своими параллельными связями, которые внезапно объединились. И сейчас для меня важнее всего, чтобы каждая из женщин чувствовала, что я остался ей верен.

* * *

За обедом они сидят вдвоем. Моего прибора нет, но перед моим местом машинально положили плетеную подставку. Люсьен молча ест суп, глядя в тарелку. Он недоволен, что Альфонс заехал за ним в школу на зеленом «ситроене» Одили: ее леопардовые чехлы, плюшевая собачка с болтающейся головой на заднем стекле и идиотские наклейки – это еще хуже, чем бедный фургончик Лормо. За два дня малыш как будто постарел, как может постареть мальчишка: уголки губ опустились, голова вжалась в плечи. Да, траурная повязка защитила его сегодня на переменках от насмешников и рэкетиров, его как сироту отпустили с физкультуры, но все равно – я чувствую – он обижен на меня за то, что меня нет. Обижен, потому что ему кажется, что все слишком быстро научились без меня обходиться. Фабьена после разговора с Наилой как-то успокоилась, ходит с мечтательной улыбкой и затуманенным взглядом. Еще позавчера она каждую минуту делала сыну замечания по поводу того, как он сидит, как держит вилку с ножом и насколько бесшумно ест, теперь же Люсьен взгромоздил на стол локти и хлюпает с каждой ложкой, а матери хоть бы что! Да еще Альфонс: сначала самозванно втерся в толпу ожидающих у школы родителей, потом, неизвестно по какому праву, взял его ранец, пригладил волосы, стал расспрашивать, как прошел день, что сказала учительница, какой столбик таблицы умножения и какое стихотворение задали на дом. И дошел до того, что предложил прийти почитать ему перед сном. Люсьен ледяным тоном, как разговаривают со слугами герои исторических фильмов, ответил спасибо, он не нуждается в том, чтобы кто-нибудь заменял ему отца.

Фабьена оставляет ложку в супе и рассматривает ноготь большого пальца правой руки, на котором откололась эмаль. Люсьен, испытующе глядя на нее, рыгает открытым ртом. Фабьена и ухом не ведет. Она во всех деталях представляет себе меня в объятиях Наилы, эта картина смущает ее, но заставляет томно улыбаться. И даже вгоняет в краску.

– Я рыгнул, – взывает Люсьен.

– Да-да, молодец, – шепчет она в забытьи. Обиженно выпятив губу, Люсьен хватает всей пятерней кусок хлеба и принимается крошить его в суп. Брызги летят во все стороны. Мария вносит второе и обалдело смотрит на это свинство.

– Можете идти спать, – сомнамбулически произносит Фабьена. Мария уносит супницу.

Люсьен молча встает из-за стола и идет следом за домашней работницей (мы приучили его не называть Марию прислугой). Фабьена удивлена, но не замечает, чем вызвана такая выходка. Мальчик расстроен, это нормально, надо бы подняться к нему поговорить. Но из комнаты Люсьена уже слышатся электронные трели и взрывы – разговор можно отложить. И Фабьена снова дает волю воображению. Уставясь на жаркое, видит нас с Наилой.

Надо проведать, как там Люсьен. Он сидит на полу перед экраном и управляет спускающейся в глубокий колодец гориллой Донки Конгом. Горилла высоко подпрыгивает и сверху наскакивает на чудищ. Раздавленные враги превращаются в безобидные коровьи лепешки, которыми отмечен путь героя. У него есть помощник – бабуин. Он возникает неожиданно, его надо сначала каким-то непостижимым образом вызволить из ящика, потом разогреть оплеухами, и тогда очки бабуина и гориллы складываются. Иногда вдруг появляются бананы, и если успеть ухватить их при помощи выпархивающих из дупла летучих мышей, то получаешь лишнюю жизнь – в бою с чудовищами полезно иметь парочку про запас. В игре участвуют еще гигантские шершни; на голубых можно не обращать внимания, а укус красных смертелен. Цель игры, насколько я понял, достичь дна, истратив минимальное количество жизней.

В редких случаях, когда я напрашивался поиграть с Люсьеном, он объяснял мне правила на такой технической тарабарщине, что я только робко поддакивал и сидел дурак дураком, а он нажимал кнопки за двоих и время от времени приговаривал: «Теперь играешь ты». Я покорялся.

Вот и сейчас он орудовал двумя пультами, и, судя по его гримасам, я выигрывал. Помнится, в газетах любят писать, как кто-то увидел покойного родственника в телевизоре, на фоне помех после конца передач. Звучали эти свидетельства вполне правдоподобно. Интересно, а у меня выйдет проникнуть в видеоигру? Появиться в видеокоридоре среди чудищ, летучих мышей и шершней? По-моему, Люсьен в самом деле играет за меня и, глядя на экран, сосредоточенно обо мне думает, так может, я смогу помочь ему вывести мой образ в виртуальную реальность? Но как это делается? Чертов сноб, я признавал только свои холсты и кисти и презирал информатику. А теперь кусаю локти – ясно же, что любой нормальный дух, при минимальной грамотности, может, благодаря энергии, из которой состоит, транслировать себя в запрограммированном виде в эту подвижную систему, смешаться с частицами, слиться с потоком свободных электронов, проявиться в строчках и точках. Кабы знать заранее…