Книга Естественное убийство-3. Виноватые - Татьяна Соломатина

– Ты опустил про «неприятно слушать».

– Я слушал, слушаю и буду слушать тебя. Тут нет места категориям «приятно» или «неприятно». Мне интересно всё, что касается тебя. Я уже знаю историю про ведро с грязной водой под кабинетом моего отца, про юную прекрасную санитарку и взрослого военного. Нет ничего, исходящего от тебя, что могло быть мне неприятно.

– Да ты просто святой, господин Северный!

Слишком саркастично прозвучало. Ну и ладно. Любовь – не то место, где нужно зацикливаться на интонациях. Любовь – вообще не место. И не время. Это и то и другое, плюс что-то ещё. Уникальный сплав.

– А сколько юных цветков мироздания ты сам… унавозил за полувековую жизнь?

Всё нормально. Сейчас будут слёзы. Возможно, даже истерика. Страхи, опасения, несправедливые обвинения – всё это отлетит, как шелуха.

Всеволод Алексеевич взял Алёну за руку.

– Возможно, настало время рассказать Алине, кто её биологический отец. Показать фотографию во избежание тех самых слишком маловероятных гипотетических ситуаций…

– Я не могу этого сделать! Просто не могу!

– Она взрослая, умная женщина. В иных вопросах, возможно, куда взрослее и умнее тебя. И с ней ничего не случится, узнай она правду. А ты избавишься от страхов.

– Я не могу. Я не знаю как. Рассказать Алине эту историю – означает признаться в глупости, в легкомыслии. А я всю жизнь, чуть не с самого её рождения несла ей, что женщина должна быть умна и серьёзна.

– Неважно, что мы несём нашим детям. Они такие, какие они есть.

– Ты-то откуда знаешь?! У тебя-то нет детей! Или как у Баритона? – Алёнины глаза сузились в злую щёлочку. – Как у Баритона – раскиданы по свету от разнообразных женщин?!

Вот оно, самое время для злых слёз и очищающей истерики. Главное – просто крепко держать за руку, не отпускать. И пусть выговорится. Но не так, как во время ожидания рейса в аэропорту – не ментально, чуть иронично: мол, плавали, знаем. Именно так – искренне, на грани. Одно дело – рассказывать о том, как мы проблевались, и совсем другое – внезапно настигшая рвота. Тут не морали читать главное, а удерживать голову так, чтобы рвотные массы не попали в дыхательные пути. Хотя ни в какое сравнение не идут муки физиологические с муками душевными.

– Алёна, бога ради, мы всё решим! У тебя мудрая дочь. Она менее подвержена… менее подвержена тому, что люди называют чувственностью. Алина, подсядь к ней шестидесятилетний мужик, скорее всего, нашла бы вежливый способ удалиться со скамейки. Гораздо хуже будет, если как-нибудь она откроет дверь своей квартиры и весьма харизматичный дяденька скажет ей: «Здравствуй, я твой папа!» Так что разговор на эту тему необходим. Я тебе помогу…

– Я не знаю. Только не сейчас! Я не хочу об этом думать… Да и не будет он ничего выяснять, раз уж двадцать с лишним лет не утрудился.

– Будет. Поверь моему чутью.

– Зачем ему это сейчас?

– Не знаю. Знаю только, что будет выяснять. А я пока выясню что-нибудь о нём самом.

– Зачем?

– Знание – сила. Был такой забавный журнал.

– Я помню! – Алёна улыбнулась сквозь слёзы.

Слава богу! Человечество расстаётся с прошлым смеясь. Разве нет?

И – да! – Северному было неприятно. Мальчики такие мальчики, даже когда им полтинник и даже более того. Но мальчики не сообщают девочкам о том, что им неприятно. Это главное отличие мальчиков всех возрастов от девочек.

– Снимем номер в «Ореанде»? И ну её на сегодня, эту Балаклаву?

– Ну уж нет! Ты знаешь, сколько тут стоит люкс?

– Сколько?

– Неделю в Риме можно студию снимать!

– А ты откуда знаешь? – несколько шутовски прищурился Северный.

Алёна Дмитриевна густо покраснела.

– Ага! Значит, у нас были планы?!

– Я на тебя страшно разозлилась. За то, что ты…

– За то, что – я, – мягко прервал её Всеволод Алексеевич. – Ничего не объясняй. Я всё знаю про купить билет и назло кондуктору пойти пешком.

Соловецкая рассмеялась.

– Но я самец! И я страшно зол! Это так… чтобы ты знала! И ещё я хочу, чтобы ты знала, что мой текущий счёт переживёт люкс в «Ореанде».

– Нет, нет, не хочу! Анна Сергеевна – невыносимо пошлый персонаж[11]. И она неразрывно связана для меня с этой гостиницей!

– Если бы меньше читали, мы были бы глупее.

– Но, возможно, жизнь наша была бы ярче?

– Нет. Я, как и ты, всегда считал «Даму с собачкой» невыносимой пошлостью.

– А Чехова – помоечным котом душ человеческих?

– Да, как и любого писателя.

– Просто есть более талантливые помоечные коты. И от этого больнее.

– Не примеривай на себя всякую чушь.

– Забавно. Я ожидала скандала. Ревности. Возможно даже, мордобоя.

– Мечта любой девочки: последующий бьёт морду предыдущему.

– Глупо, да?

– Скорее смешно. Представь себе: два весьма себе презентабельных дяденьки замшелых годов вдруг лупят друг друга по лицам на белоснежной веранде «Ореанды». И за что? Я, напротив, благодарен господину Тихонову.

– За что?

– За то, что он упустил свой шанс. Всё, хватит. Идём прогуляемся.

– Я хочу в Балакалаву. Мне нравится мансарда нашего гостевого дома. И наша хозяйка мне нравится. И твоё… твоё небезразличие к её судьбе. Ты хороший человек, Северный.

– А тебя мотает от края до края. То ты сердишься на меня за небезразличие, то… то сама вмешиваешься в судьбу нашего Сени Соколова.

– Там, где есть слово наше, надо вмешиваться до последнего!.. Кстати, мы… приняли приглашение Тихонова на ужин?

– Тебе же интересно – так почему бы и нет.

– А ты?

– Что – я?

– Тебе же неприятно! Наверное…

– Не настолько, чтобы самцовость затмила пытливый ум исследователя.

– Всё смеёшься, Северный?

– Ну, не Сева – и уже хорошо.

– Нет, ты всё-таки смеёшься!

Всеволод Алексеевич расплатился по счёту.

Весь день они с Алёной провели в Ялте. Была и канатная дорога, и посиделки на морвокзальчике, и пешим ходом – по извитым улочкам, и кабачок с шахматными досками, и всё то, что было прежде поодиночке, но вдвоём обретало новый смысл. Незачем таскать за собой багаж из прошлого – всё его содержимое как минимум вышло из моды. Другое дело – солнце, море, горы…