Книга Черная Орхидея - Джеймс Эллрой

Дверь открыла Мадлен — совершенно сногсшибательная, в юбке и облегающем кашемировом свитере. Оглядев меня, она взяла меня за руку и сказала:

— Послушай, мне не хотелось об этом говорить, но папа узнал, что ты придешь. И он настоял, чтобы ты остался у нас поужинать. Я сказала ему, что мы познакомились на выставке картин в книжном магазине Стэнли Роуза, поэтому, если всплывет мое «алиби», постарайся не подкачать. Ладно?

— Ладно.

Я позволил Мадлен взять меня под руку и провести в дом. Фойе было настолько же испанским, насколько фасад дома — тюдоровским: гобелены и кованые скрещенные мечи на побеленных стенах, толстые персидские ковры на отполированном деревянном полу. Фойе переходило в огромную гостиную, в которой царила атмосфера мужского клуба — зеленые кожаные кресла и небольшие диванчики, расположенные вокруг низеньких столиков; большой камин из камня; маленькие разноцветные коврики с восточным орнаментом, размещенные на полу таким образом, чтобы между ними были видны небольшие полоски дубового пола. На стенах, обшитых вишневыми панелями, висели помещенные в рамки портреты членов семьи и их предков.

Возле камина я заметил чучело спаниеля с пожелтевшей газетой в зубах. Мадлен сказала:

— Это Балто. А газета — «Лос-Анджелес Таймс» за 1 августа 1926 года. Это день, когда папа узнал о том, что заработал свой первый миллион. Балто тогда был нашим любимцем. В тот день папин бухгалтер пришел к нам и сообщил: «Эммет, ты стал миллионером!» Папа чистил свои пистолеты в тот момент, а тут забегает Балто с газетой, и папа, решив увековечить это событие, пристрелил пса. Если внимательно присмотреться, на груди собаки можно увидеть отверстие от пули. А теперь приготовься, милый. Вот она, наша семья.

С разинутым от удивления ртом я позволил Мадлен завести меня в небольшую комнату. На стенах висели фотографии в рамках; все пространство пола занимали мягкие кресла одинаковой расцветки, на которых сидели трое остальных членов семейства Спрейг. Увидев меня, они подняли головы, но никто не встал. Стараясь не показывать свои зубы, я улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте.

Пока Мадлен представляла меня, я во все глаза таращился на этот застывший скульптурный ансамбль.

— Баки Блайкерт, позволь представить мою семью. Моя мама, Рамона Каткарт Спрейг. Мой папа, Эммет Спрейг. Моя сестра, Марта МакКонвилл Спрейг.

Ансамбль оживился, головы закивали, на лицах появились улыбки. Затем просиявший Эммет Спрейг поднялся на ноги и протянул мне руку. Я сказал:

— Мое почтение, мистер Спрейг.

Оценивающе посмотрев друг на друга, мы пожали руки. Патриарх был небольшого роста, грудь колесом, с морщинистым, загорелым лицом и с копной седых волос, которые когда-то, возможно, имели рыжеватый цвет. Мне показалось, что на вид ему лет пятьдесят и, судя по рукопожатию, он был из тех, кто в свое время немало работал руками. Он говорил с мягким шотландским акцентом, который был совсем не похож на тот рокот, который Мадлен пыталась изобразить.

— Я видел, как ты дрался с Мондо Санчесом. Всю дурь из него вышиб. Прямо второй Билли Кун.

Я вспомнил Санчеса, бедолагу из второго «среднего веса», с которым я дрался лишь потому, что мой менеджер хотел, чтобы я заработал себе репутацию перед боями с мексиканцами.

— Спасибо, мистер Спрейг.

— Спасибо тебе за такой классный бой. Мондо тоже был парень ничего. Что с ним стало?

— Умер от передозировки героина.

— Господь, упокой его душу. Плохо, что он не умер на ринге, — его семья, возможно, не так бы убивалась. Раз уж мы заговорили про семьи — познакомься с остальными.

Первой как по команде встала Марта Спрейг. Это была невысокая пухленькая блондинка, очень похожая на отца, с бледно-голубыми глазами — словно их специально где-то отбеливали; шея была покрыта прыщами и расчесами. Девочка-подросток, которой никогда не суждено превратиться в девушку-красавицу. Я пожал ее твердую ладонь, в глубине души ей сочувствуя. Словно прочитав мои мысли, она сверкнула глазами и поспешила отдернуть свою руку.

Рамона Спрейг была единственным членом семьи, чье сходство с Мадлен было очевидным; если бы не она, я подумал бы, что у этой оторвы приемные родители. Она представляла из себя Мадлен в старости, хотя ей было всего около пятидесяти.

У нее были такие же блестящие темные волосы и бледная кожа, но особой красотой она не отличалась. Она располнела. На лице были морщины, а неровно нанесенные румяна и помада делали ее лицо асимметричным. Когда я здоровался с ней, она как-то нечетко произнесла: «Мадлен говорила о вас много хорошего». Запаха алкоголя в ее дыхании не было, и я заподозрил, что она под легким кайфом.

Мадлен вздохнула:

— Папа, может быть, приступим к ужину? Мы с Баки хотим успеть на шоу в девять тридцать.

Эммет Спрейг похлопал меня по спине.

— Я всегда слушаю свою старшую. Баки, не расскажешь какие-нибудь истории про боксеров и полицейских?

— В перерывах между закусками, — сказал я.

Спрейг снова похлопал меня по спине, на этот раз сильнее.

— Могу сказать, что ты не теряешь юмора на ринге. Второй Фред Аллен[10]. Ладно, семья, пошли. Ужин на столе.

Мы проследовали в большую столовую со стенами, обшитыми деревянными панелями. Стоявший посередине маленький столик был накрыт на пять персон. От тележки с блюдами возле двери шел запах солонины с капустой. Старина Спрейг сказал:

— Простая пища дает людям здоровье, изысканная — болезни. Приступай, парень. Наша горничная по воскресным вечерам уходит на собрания поклонников вуду, поэтому кроме нас — пятерых белых — больше никого нет.

Я взял тарелку и наложил еды. Марта Спрейг разлила вино и, положив себе всего по чуть-чуть, села за стол и пригласила меня сесть рядом. Когда я сел, Марта громко объявила:

— Я хотела бы сесть напротив мистера Блайкерта. Хочу его нарисовать.

Эммет поймал мой взгляд и подмигнул.

— Баки, тебя ждет ужасная карикатура. Карандаш Марты никогда не врет. Ей всего девятнадцать, но она уже высокооплачиваемый художник, работающий в рекламе. Мэдди — это моя красавица, а Марта — мой признанный гений.

Марта поморщилась. Поставив свою тарелку прямо напротив меня и положив на салфетку карандаш и небольшой блокнот для набросков, она села. Разместившаяся рядом Рамона погладила ее руку; Эммет, стоя возле стула, во главе стола, предложил тост:

— За новых друзей, процветание и великий вид спорта под названием бокс!

Я сказал: «Аминь», подцепил вилкой кусок солонины и, отправив его в рот, стал жевать. Мясо было жирным, но несочным, но, сделав довольное лицо, я сказал:

— Очень вкусно.