Книга Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Вцепившись в запале в плащ Николя, он затряс его, заскрипел зубами, и на губах его выступила пена.

— Но, сударь, — стал успокаивать его Николя, — я вам не угрожаю, напротив, я предлагаю вам достойный способ покончить с этим делом, снабдив вас средствами, дабы вы смогли кормить и лелеять вашу семью, позабыв о муках, вас терзающих. Я протягиваю вам руку помощи, а вы отказываетесь выслушать меня! Примите мои предложения и уничтожьте предосудительные листки, заставляющие проливать слезы женщину, чье нежное сердце всегда смягчается при виде чужих несчастий… женщину, не раз доказавшую, что на великодушие она отвечает состраданием.

Николя показалось, что его сентиментальное вступление растрогало Моранда, и тот заколебался. Памфлетист долго мял треуголку, однако гордыня взяла верх.

— Я хочу подвергнуть их публичному наказанию! Я выставлю их на суд общественного мнения! О, вы не знаете, что такое английский суд! Беранже и его приставы попали в лапы здешних судейских и теперь сидят под замком на Боу-стрит. Я раздавлю этих мерзких гадюк, приплывших с континента, а вместе с ними и весь гадюшник, именуемый версальским двором! А вас я приглашаю воспользоваться моим гостеприимством, дабы вы по справедливости оценили мой вкус.

С тяжелым сердцем Николя отвесил ему поклон и вышел из часовни. Холодный воздух взбодрил его, и он решил пойти куда глаза глядят и взять экипаж, только когда устанет. Как и предсказывал Эон, охваченный неукротимой ненавистью памфлетист не уступил. Но, может, он сумел хотя бы поколебать его позиции? Поглощенный своими мыслями, он с размаху налетел на женщину в ярком алом платье и короткой накидке из кроличьего меха. Она воскликнула по-французски.

— Ох, ну, иди же ко мне, красавчик! Наконец-то мне попался не урод!

Внезапно на ее размалеванном лице появилось выражение крайнего удивления.

— Глазам своим не верю: это же господин Николя! Вот уж кого я в последнюю очередь ожидала встретить в Лондоне! Ты помнишь, кто я? Помнишь Президентшу, подругу Сатин, из заведения «Коронованный дельфин»?

Под толстым слоем белил и красок он наконец узнал девицу, работавшую некогда в галантном доме на улице Сент-Оноре.

— Разумеется, узнал! Что ты тут делаешь, красавица?

— Воспользовавшись тем, что наши страны заключили мир, я в 1770-м перебралась за Ла Манш. Француженки тут пользуются большим спросом. Ты можешь повстречать целые толпы наших соотечественниц из веселых заведений. Здесь все проще, да и полиция не сует нос тебе в задницу. Местные пивнушки служат нам будуаром, их задние комнатушки — альковами. Никто ни от кого не прячется, списки девочек свободно ходят по рукам. В списках указаны адреса и самые пикантные подробности об их росте, фигуре, ну, и о талантах, что их прославили. А с прибытием новой партии девочек списочек обновляется.

И она заговорщически ему подмигнула.

— Значит, местная полиция кажется тебе более снисходительной, — усмехнулся Николя.

— Разумеется, она не лучше, но от нее проще откупиться, конечно, если речь не идет о баньос. А флики, знаешь ли, они повсюду одинаковы. Прости, Николя.

— Я не обижаюсь. А что это за баньос?

— Такие специальные места, где устраивают галантные вечеринки. Содержательницы этих помещений не терпят шума и скандалов. Впрочем, те, кто пытается обижать девочек, имеют большие неприятности.

— Так ты счастлива в Лондоне?

— О! Я скучаю по Парижу, но здесь всегда есть работа для неленивых девочек. Я потихоньку коплю денежки, чтобы вернуться в предместье Сен-Марсель и открыть собственную лавочку; я пока еще в цене, но ведь мне уже немало лет. А как дела у Сатин?

— Хорошо. Она унаследовала место Полетты.

— О-ля-ля, вот это новость! Очаровательная Сатин на месте мамаши-сводницы! Никогда бы не подумала. А вы с ней все еще крутите шуры-муры?

Николя не ответил.

— Да что я спрашиваю, — продолжала она, — вы ж связаны с ней по жизни. А как дела у твоего сына?

— Моего сына?

— Ну да, у малыша Луи. Вылитый твой портрет. Уж этого ты не можешь отрицать.

Николя ощутил, как ледяная волна захлестнула его с головой, и он, чтобы не упасть от ее натиска, прислонился к стене. Кровь отхлынула от лица, и он так побледнел, что это заметила даже Президентша.

— Ох! Ну, не дура ли я? А все мой длинный язык! Да ты белый, словно покойник. Вот незадача, и кто меня за язык тянул? Ты же ничего не знаешь! Ах, я старая ослица… Она ж приказывала мне молчать. Я смылась в Англию, и она решила, что больше никогда меня не увидит.

Сорвавшись с места, Николя быстро зашагал вперед, и через несколько мгновений ошеломленная девица осталась далеко позади. Он шел, не разбирая дороги, и лихорадочно соображал. Когда в 1761 году Сатин сообщила ему о ребенке, он с тревогой спросил, не его ли это малыш. Он прекрасно об этом помнил, ее ответ по-прежнему звучал у него в ушах: «Ты очень осторожный, Николя. Я все подсчитала. К тому времени мы с тобой давно не встречались». Он поверил ей на слово, а ее смущение отнес на счет застенчивости и стыдливости. Он вел себя как последний дурак. В следующее мгновение он принялся убеждать себя, что этого не может быть, что Президентша все выдумала или просто пересказала очередные сплетни: пансионерки веселых домов всегда любили почесать языки. Когда он вернется в Париж, он прояснит эту новую загадку, а пока надо выбросить ее из головы.

Бродя по лондонским улицам, он убеждался, что они столь же грязные, как и парижские, хотя уборщики постоянно собирали мусор в большие тяжелые тачки и увозили его. Вечный туман вперемешку с дымом от каменного угля, единственного топлива, используемого как для приготовления пищи, так и для отопления, затруднял дыхание и затмевал солнце. Вскоре Николя взял фиакр, и тот быстро доставил его на Беркли-сквер, где госпожа Вильямс встретила его с таким удивленным видом, словно не ожидала его возвращения. Она передала ему запечатанный конверт, без гербов и подписи, где высоким наклонным почерком было написано, что его протеже выпустят сегодня вечером, а посему он обязан явиться в полицейский участок на Боу-стрит ровно в пять часов. Его и отпущенных на свободу французов немедленно препроводят на набережную Темзы, откуда баркас доставит их на борт французского корабля. Поднявшись к себе, Николя собрал чемодан и вручил несколько гиней ошеломленному слуге и госпоже Вильямс, долго жеманившейся, прежде чем принять их. Но благодаря своему обаянию комиссар сумел смягчить даже ее суровый прав; постепенно ее недовольный вид сменился приветливой улыбкой, и она угостила Николя еще теплым пирогом с изюмом и индийскими пряностями, ароматы которых немедленно наполнили дом. Расстались они добрыми друзьями.

Прием, оказанный английскими властями, возмутил Николя. Какой-то чиновник с бегающими глазками долго объяснял ему, как следует производить процедуру передачи задержанных, и настаивал на том, чтобы полицейская карета подъехала как можно ближе к крыльцу, дабы французы незаметно сели в нее, не успев пробудить гнев враждебно настроенной толпы, окружавшей участок. Но уже при подъезде Николя столкнулся с озлобленной, разъяренной массой портовой и уличной черни. Его появление вызвало бурю брани и проклятий, и он с трудом увернулся от пущенных в него комьев грязи.