Книга Навозный жук летает в сумерках… - Мария Грипе

Он чувствовал, что это правильные слова. Удивительно, но к этой музыке мог подойти только один текст. Нужно было найти его, найти эти слова, это содержание. А там, на Лобном месте, эти слова наконец-то мелькнули в его голове, а потом снова исчезли как сон.

Странно, но Давид тоже был уверен, что этот текст где-то уже существует. Ведь во сне он слышал каждое слово из песни, которую пела девочка, а когда проснулся, то все забыл.

Его отец, Сванте, конечно же, не сомневался, что сам сочинил мелодию, хотя Давид говорил ему, что слышал эту музыку во сне.

— Такого не может быть, — отвечал Сванте. — Конечно, если только вся музыка уже написана и хранится в каком-то тайном месте, а композиторы просто находят ее и записывают. Знаешь, это все равно, будто утверждать, что и книги тоже все написаны, а писатель просто извлекает их из невидимого метафизического архива. Но как-то мне в это не верится, — добавил отец, смеясь.

Вечером Давид поехал в Селандерское поместье проведать селандриан. На нем появились бутоны, и Давид хотел посмотреть, насколько они выросли. Бутоны были уже совсем большие, вот-вот распустятся. Давид пробыл там совсем недолго.

На обратном пути он заехал в церковь. Он знал, что Сванте там.

Войдя внутрь, кроме звуков органа Давид услышал громкий стук клавиш пишущей машинки. На скамье посреди церкви сидел Линдрот. Вероятно, на него нашло вдохновение — он изо всех сил бил по клавишам и не заметил Давида. Пастор шумно дышал и так сильно выдыхал, что его пышные брови подпрыгивали. Давид осторожно встал сзади и заглянул ему через плечо.

Линдрот поднял глаза и увидел его.

— Давид, у тебя, случайно, нет этих горьких конфеток, ну, как у Юнаса? — осторожно спросил он.

— Вы имеете в виду «салмиак»? К сожалению, нет.

— Жаль. Они такие бодрящие, эти его конфетки. — Линдрот снова опустил глаза, глядя на то, что напечатал. — А я тут сочиняю слова к музыке Сванте. Я слушаю его музыку, и ко мне приходят слова.

— Тогда не буду вам мешать, — сказал Давид.

— Ты не мешаешь. Я уже нашел их, — уверенно произнес Линдрот и радостно поглядел на Давида.

— Можно, я прочту? Линдрот кивнул, и Давид прочел:

Цветик, цветик, синий цветик!

Ты скажи мне, ты ответь мне!

Тихо в поле, тихо в небе,

Тишина на белом свете…

Давид опустился на скамью рядом с Линдротом. Слова были ему знакомы. Он уже где-то слышал их и вдруг почувствовал, что знает их все, даже те, которые Линдротом еще не записаны.

Давид вдруг начал читать наизусть. Линдрот взглянул на него, но ничуть не удивился. Давид читал, а пастор печатал, и его брови подпрыгивали в такт участившемуся дыханию. Давид диктовал, и Линдрот записывал:

Цветик, цветик, ты же знаешь,

Синий цветик, ты же помнишь,

Расскажи мне, нашепчи мне,

Дуновеньем укажи мне!

Давид замолчал, и Линдрот перестал печатать. Радостно улыбаясь, он перечитал написанное.

— Да, правильно, — сказал он. — А что, Давид, не такие уж мы с тобой простофили.

Давид улыбнулся, он тоже вдруг почувствовал необыкновенную радость, спокойствие и умиротворение.

Линдрот еще раз посмотрел на листок бумаги и внимательно перечитал. Потом нахмурил брови и произнес:

— Мы ничего не забыли? Или, может, стоит еще немного, так сказать, поднапрячься… Что скажешь, Давид?

Но ему никто не ответил. Он повернулся и поискал Давида глазами. Потом позвал его… Но Давид исчез.

— Куда он подевался? Надо же, как он вдруг заторопился! — Линдрот решил, что все-таки надо еще поработать. Начало пошло очень удачно. Интересно, может, ему удастся еще что-нибудь сочинить.

А Давид сел на велосипед и по привычке поехал к Селандерскому поместью. Оставив велосипед у калитки, он обошел сад. Сейчас цвели уже все розовые кусты, и в вечернем воздухе благоухали белые розы.

Из своей норки вылезла жаба и поскакала по тропинке. У жаб такие красивые глаза… Давид наклонился, жаба замерла, и они долго смотрели друг на друга. Давиду захотелось прочитать ее мысли. «Интересно, — улыбнувшись, подумал он, — а ей бы хотелось знать, о чем думаю я?»

Тут он услышал, как в доме зазвонил телефон. Он побежал в дом. Телефон все звонил. Давид снял трубку. Это была Юлия.

— Добрый вечер, Давид…

— Добрый вечер…

— Ты, кажется, немного запыхался?

— Да, я был в саду и услышал телефон… А кстати, который час? Мне казалось, уже поздно.

— Да? Я об этом не подумала. Я перестала следить за временем…

Юлия тихо засмеялась.

— Да нет, ничего страшного, — сказал Давид.

— Ну что, Давид, как дела? Селандриан еще не распустился?

— Нет, по крайней мере, когда я здесь был несколько часов назад, он еще не цвел, хотя на нем уже крупные бутоны.

— Обычно бутоны раскрываются очень быстро, а селандриан всегда расцветает ночью.

— Тогда проверю еще раз перед тем, как уходить.

— Проверь, Давид. И как следует ухаживай за ним!

— Обещаю.

— Да, вот еще, твой последний ход конем…

— Который подсказал мне навозный жук?

— Да-а, представляешь, это был решающий удар!

— Правда? Как же это?

— Мне пришлось своей королевой съесть твою королеву и еще раз объявить тебе шах! Что, испугался?

— Да нет, не особенно, но… По-моему, это был немного странный ход.

— Все зависит от того, зачем ты так пошел. Но следующий ход, Давид, очень важный. От него будет зависеть исход игры.

— Да?

— Да, так что хорошенечко подумай. Спокойной ночи, Давид!

— Спокойной ночи.

Давид повесил трубку и покачал головой. Какая странная эта Юлия. Он вдруг подумал, что они ни разу не договаривались о времени, когда она будет звонить, чтобы точно застать его на месте, но, тем не менее, она всегда заставала его в дверях. То ли она все время сидела у телефона, то ли у нее было какое-то шестое чувство. Когда он брал трубку, Юлия никогда не удивлялась. Да и он не удивлялся, слыша в трубке ее голос. Играть с ней в шахматы стало для Давида привычкой.

Юлия сказала, что следующий ход — очень важный. Что ж, придется ему как следует подумать.

Давид уже пошел к двери, но вдруг вспомнил, что Юлия сказала о селандриане. Надо еще раз проверить бутоны.

И уже с порога он увидел, что селандриан распустился!

Он цвел синими цветами. Пока Давид подходил к нему, эти большие синие цветы дрожали, мягко покачиваясь на своих ножках.

Когда он приблизился к селандриану, цветы перестали дрожать и замерли, словно, затаив дыхание, слушали, как Давид, наклонившись, стал нежно насвистывать мелодию из своего сна.