Книга Мокруха - Марк Хаскелл Смит

С улицы вошли Норберто и Мартин. Норберто весь перепачкался в земле. Он снял туфли у порога, чтобы не тащить грязь в дом.

– Ола!

Амадо оторвался от телевизора.

– Ола, пендехо! Комо фуэ?

– Бьен. Тодо бьен!

А Мартин добавил:

– Все покайфно!

– Курадо, вато!

По тому, как оба держались, Амадо догадался, что далеко не все покайфно, но не показал виду, решив им подыграть. Мартин помедлил, переминаясь с ноги на ногу.

– Эстеван здесь?

– Уехал домой.

Мартин кивнул.

– Пожалуй, я ему позвоню. Так просто, чтобы отметиться.

– Да, давай-ка, позвони.

– Твоя рука еще здесь?

– В холодильнике.

Мартин опять кивнул.

– Нам надо избавиться от нее.

– Почему?

Тут вмешался Норберто.

– Чувак, это же улика!

– Это моя рука.

– Если копы найдут ее…

– Лас-плакас ее не найдут! Энтьендес?

Амадо бросил на Мартина свирепый взгляд. Но тот не сдавался.

– Эстеван велел нам избавиться от нее!

– Это не его рука!

– Что ты собираешься с ней делать?

Амадо не сумел придумать ответа на этот вопрос.

– Пусть полежит пока.

– Пока что? Пока на нее не наткнется полиция?

– Это моя рука, пендехо!

Амадо увидел, как Мартин и Норберто переглянулись.

– Умираю, хочу под душ!

Амадо промолчал. Глория гладила падре по ноге.

– Yo tambiйn necesito descansar[11].

Амадо поднял глаза на Норберто.

– Вале, каброн.

Норберто и Мартин еще немного постояли в нерешительности, потом поплелись прочь. Амадо проводил их уголком глаза. Что-то они мудрят. Либо напортачили с похоронами толстяка, либо чего-то затевают. Или обкурились оба. По Мартину никогда не поймешь. Он все время будто под кайфом. Бабосо, думает, ему все на свете известно, а на самом деле еще до черта чему надо учиться. Амадо знал, чтобы эти двое не замышляли, в итоге им придется извлечь для себя нелегкий и опасный урок.

Он вернулся к теленовелле как раз вовремя. У него на глазах падре упал в объятия Глории, зарывшись лицом меж ее пышных, мягких грудей и моля Бога простить его за прелюбодеяние, которое готовился совершить.

Как же презирал Амадо всех этих святош!

Когда Боб вошел в кабинет, Моррис играл в «тетрис».

– Все балдеешь?

Моррис оторвался от компьютера.

– Это ты балдеешь, чувак! Где тебя черти носят?

– Далеко.

– Я так и понял!

– Меня кто-нибудь хватился?

– Никто, кроме босса, полиции и всего Калифорнийского университета.

– Босс разозлился?

Моррис покачал головой.

– Он волновался, чувак. Мы все волновались.

– За меня?

– Нуда!

Боб улыбнулся.

– Не знал, что я тебя волную.

– Я не голубой, чтобы ты меня волновал. Просто беспокоился за тебя, как и все!

Боб засмеялся.

– Пойду, доложусь боссу.

– И не забудь позвонить копам!

– Да, да.

Боб повернулся, чтобы идти.

– Чувак, ты, видать, действительно любил ее!

Боб остановился.

– Кого?

– Ту девушку!

Боб напомнил себе, что должен говорить только правду.

– Да, любил.

Эстеван спустился в бурлящее джакузи. Накопившаяся в нем за последние сутки напряженность стала понемножку улетучиваться. Хоть Амадо и заварил все это гаспачо, которое ему теперь приходится расхлебывать, он тем не менее по-прежнему остается одним из немногих, на кого Эстеван может положиться. И кому доверяет. Разговор с ним по поводу самодеятельности, устроенной в паре с Карлосом Вилой, еще впереди. Но Амадо нужен Эстевану живым. Убить его – значит потерять ценного помощника.

Пришла Лупе и принесла с собой большую пиалу с гуа-камоле, а вторую с чипсами. На ней был темно-синий закрытый купальник, и Эстеван невольно залюбовался ее телом, пока она подходила к джакузи и ставила на бортик рядом с ним пиалу с густым пюре.

– Грасиас.

– Де нада.

Лупе улыбнулась ему. У нее замечательная улыбка!

Эстеван подумал, не пора ли ему зажить оседлой жизнью. Жениться, может быть. Для него как-то само собой разумелось, что если когда-нибудь женится, то обязательно на американке – тогда ему не составит труда получитьгринкард. Но все женщины здесь тощие, костлявые, и только и забот у них, что бегать по магазинам, да ухаживать за своей внешностью. В общем, бабы отвратительные. А эта их бесконечная болтовня о том, как они выглядят, да как будут выглядеть после завершения курса хирургической косметики! В них не хватало души.

Эстеван зачерпнул чипсом гуакамоле. Язык приятно утонул в прохладной и жирной массе авокадо. У нее был островатый, перченый и одновременно какой-то очень мягкий вкус. Вкус земли и солнца, силантро и халапеньо, лука и лайма. Этот вкус напоминал ему Мексику. То хорошее, что он там оставил. Эстеван решил, что этот гуакамоле приготовлен с душой.

Он зачерпнул вторую порцию, и Лупе улыбнулась.

– Те gust а?[12]

– Si! Миу rico![13]

Эстеван смотрел, как Лупе медленно спускается в воду. Она прекрасна! Ей без надобности бикини или искусственные титьки. Она красива такой, какая есть, ни отнять, ни прибавить. Она бесхитростная, аппетитная и с душой. Как гуакамоле.

Мора подошла к строению и увидела табличку, извещающую, что вход с обратной стороны. Это показалось ей странным. С фасада имелась вполне приличные входные двери, но их почему-то перегораживала металлическая решетка. Возможно, таковы меры предосторожности, хотя, если кто-то замыслит ограбить магазин, они преспокойно могут воспользоваться той же задней дверью.