Книга Паломничество жонглера - Владимир Аренев

Тем же путем, каким Кайнора привели в башенку, они спустились обратно, но пошли уже не в комнату с портретами покойных супругов Н'Адер, а совсем в другую сторону. Остановились только перед дверьми, на которых был изображен весь Сатьякал, от Дракона до Сколопендры. Громила постучал с неожиданной деликатностью, заглянул внутрь, кивнул, выслушивая наставления, и прикрыл дверь — снаружи.

— Присаживайтесь, господин. Придется немного подождать, пока графиня освободится.

«Значит, старик уже у нее».

Гвоздь примостился на ближайшем к двери стуле — в надежде хоть что-нибудь услышать. Но, разумеется, кабинет был защищен от посторонних глаз и ушей.

«Проклятие! Проклятие, проклятие, пр-роклятие!.. Очень может быть, что сейчас они решают, как со мной поступить, а я, сидя в пяти шагах от них, ничего про то не ведаю. И узнаю, когда будет слишком поздно. Проклятие!

…Зачем я на самом деле понадобился чернявой? Откуда обо мне прознал ее папаша? Каким боком ко всему этому причастен бравый К'Дунель?

И что мне теперь делать, чтобы спасти собственную шкуру?!»

Он подумал о человеке, который сейчас разговаривал с графиней, и смертельный холодок полозом скользнул вверх по спине, обвиваясь вокруг горла, мешая дышать, замутняя рассудок.

Господин Фейсал — вот как зовут человека с сутулыми плечами. Когда-то, в детстве, Кайнор мечтал, чтобы у него был дядюшка: добрый, мудрый, немного таинственный. фейсал выглядел именно так но когда Кайнор впервые попал к нему на прием, он уже не был ребенком и отлично знал, кто такой этот пожилой человек с добрым взглядом.

Говорят, в южных болотах Трюньила живут гигантские ящерицы, которые плачут, пожирая свою жертву. Господин фейсал в таких случаях не плакал, он по-отечески улыбался. Вполне возможно, что в глубине души он считал себя добрым малым, вынужденным — для блага королевства, разумеется! — выполнять кое-какую грязную работенку. Он никого не убил собственными руками, но его подпись или пара словечек порой открывали цепочку событий, на конце которой человека дожидался, позевывая от скуки, площадный палач.

Если пользоваться иносказательными фигурами речи, которые так любят придворные поэты, король Иншгурры был головой государства, а вот господин Фейсал — ушами, глазами и прочими подобными, так сказать, испытующими органами державы.

Ну а Кайнор Мьекрский по прозвищу Рыжий Гвоздь был — чего уж греха таить! — одним из шептунов господина Фейсала.

И он твердо знал, что больше всего на свете господин Фейсал не любит «проколовшихся» шептунов. До смерти не любит.

* * *

В ту ночь море вокруг Йнууга кипело, как вода в котелке над костром. Вот только волны, бившиеся о скалы острова, оставались холодными, словно пальцы восставшего из могилы покойника.

Баллуш Тихоход сегодня не сомкнул глаз. С утра он молился, запершись у себя в кабинете и велев никого и ни под каким предлогом не пускать к нему. Он молился — истово, искренне, испуганно — ибо то, что приснилось ему, грозило вот-вот разрушить привычную Баллушу картину мира,

Монахи перешептывались по коридорам, строя самые нелепые предположения, но Тихоход, услышь их, лишь горько усмехнулся бы: наивные, они просто не способны представить ничего по-настоящему ужасного!

Рано утром он облачился в свои лучшие одежды — те самые, расшитые золотом и жемчугом, которые получил при посвящении в настоятели Йнуугской обители (что делало его и членом Собора Двадцати Четырех — высшего органа церковной власти). Герник, старый верный Герник, как обычно, уложил его волосы в «плавник» и скрепил двумя гребнями. После чего слуга был отослан прочь, а Баллуш отодвинул занавеску, скрывавшую молитвенную нишу, и встал на колени перед священными статуэтками всего Сатьякала.

Дракон Огненосный, Лягушка Пестроспинная, Муравей Вездесущий, Змея Немигающая, Мотылек Яркокрылый, Стрекоза Стремительная, Кабарга Остроклыкая, Акула Неустанная, Цапля Разящая, Нетопырь Порхающий, Крот Проницающий, Сколопендра Стоногая — они смотрели на него янтарными бусинами глаз, безжалостные и безжизненные. Такими они были всегда, такими они будут…

Он отшатнулся, когда увидел, как вспыхивают внутренним огнем медовые капельки на голове Неустанной.

Так значит, это правда?! О, зверобоги!..

Баллуш задрожал всем телом, попытался было закрыть глаза, чтобы не видеть статуэтку, — но не посмел. По его морщинистым, изъязвленным ритуальными шрамами щекам потекли слезы — но он не заметил этого. Раскачиваясь из стороны в сторону всем телом, Тихоход смотрел, как янтарные глаза Неустанной разгораются ярче и ярче. А перед внутренним взором Баллуша разворачивались совсем другие картины — их он наблюдал и сейчас, ночью, стоя у окна, за которым ярилось море.

Точно так же, наверное, оно ярилось во время Десятилетия Сатьякалова Гнева — когда зверобоги низошли в Тха во второй раз, чтобы уничтожить пралюдей, прежних обитателей Ллаургина. О тех годах сохранилось мало сведений. Зато о временах Третьего Нисхождения, случившегося около трехсот семидесяти лет назад, летописей и свидетельств достаточно — читай не хочу! Тогда…

Что произошло тогда, кто ответит?! Официальные хроники не в счет, равно как и то, что записано в «Бытии». Те времена называют Расколом — почему? «Бытие» утверждало, что «низвергнут был враг Сатъякала, развоплощен на веки вечные и имя его было предано забвению, служители его — смерти; и кто без необходимости вспомнит о нем, будет наказан… болезнями, невзгодами, лишениями, смертью ужасноокой…» Пылали об ту пору монастыри-отступники, костры из запрещенных свитков коптили небеса и грели городских бродяг. Все это было, было, было! — и не вычеркнуть, не поправить!

А потом пала Сеть — и Ллаургин стал Отсеченным; и примерно в те же годы зародился культ Запретной Книги, с которым Сатьякалова церковь борется — не слишком-то успешно! — вот уже почти три с половиной столетия.

И тогда же горцы сообщили о возникновении Лабиринта.

Но в те времена почти никому не было дела ни до Лабиринта, ни до разрушенных монастырей, ни до культа Запретной Книги. Вместе с Сетью на Ллаургин обрушилось чересчур много испытаний и бед.

«В том, что люди справились с этими бедами и выдержали испытания, есть заслуга и Церкви, — думал, глядя в бешеные волны, Баллуш Тихоход. — И в годы затишья мы начали задавать вопросы и искать ответы. Сперва мы не знали, как это делается, но мы учились — учились читать ненаписанное и слышать невысказанное. Теперь мы расплачиваемся за это».

Он зябко поежился, коснулся ладонями «плавника» на голове и вздрогнул: «Но почему — именно мы?!»

Крупицы истины начали собирать еще задолго до первых захребетных походов — просто тогда людей, интересовавшихся прошлым, было меньше, чем тех, кого волновали заботы сиюминутные.

«Но ведь так было во все времена!» — он уперся лбом в стекло: холодно! как же холодно, о Неустанная! как же!..

Баллуш был далеко не первым, кто спрашивал пойманных сторонников культа Запретной Книги (запретников, как их называли) — прежде, чем отправить связанными в пучину волн. Но сопоставляя, он пришел к выводам, которых, кажется, никто до него не делал.