Книга Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин

Через сорок восемь часов, тепло простившись со своей спасительницей, Таубе исчез. Спустился по рабочей сходне, лавируя между погрузчиками угля, и растворился в кварталах Порт-Саида. Молодая женщина крепилась, как могла, но под конец всё-таки разрыдалась. Барон тоже не сдержался и записал её адрес в Вулидже. Кто знает, может, и пролягут туда его пути?

Он быстро нашёл русского консула, от которого получил зашифрованные инструкции. Оказалось, что барону надлежало срочно прибыть в Париж и встретиться там с неким мэтром Дэ Ашэ, шантажистом и негодяем. Мэтр достал где-то письма принцессы Дагмар, нынешней императрицы Марии Фёдоровны. Письма были адресованы её первому жениху цесаревичу Николаю, умершему в молодом возрасте. Новым наследником стал его младший брат Александр, нынешний самодержец. Вместе с троном он как бы унаследовал и Дагмар; теперь они составляли образцовую любящую семью. Государь повелевал ротмистру отобрать письма жены у шантажиста и доставить их в Гатчину. Ну, держись, каналья!

В тот же день Таубе поднялся на борт русского броненосного фрегата «Генерал-адмирал», очень кстати оказавшегося на рейде Порт-Саида. Вручил капитану телеграмму из Военного министерства, подтверждавшую, что он выполняет августейшее поручение. Уже через четыре часа крейсер развёл пары и взял курс на Марсель.

Глава 15

Юрьевская и Мусик

Прямо с Восточного вокзала Благово отправился в особняк дэ Эстрэ на рю Гренель, 79, в российское посольство. Прочитал телеграмму от Лыкова с отчётом о походе в Военно-Учёный комитет и порадовался, что его миссия ещё не запоздала. Можно было ехать на рю Клебер, где в кокетливом двухэтажном особняке проживала вдова покойного государя.

Светлейшая княгиня Юрьевская старалась в последние годы реже появляться в России. Вскоре после воцарения нынешнего императора она устроила ему несколько скандалов. Сначала потребовала наградить её орденом Святой Екатерины, ссылаясь на предсмертное желание мужа. Ей отказали. Потом долго боролась за два канделябра, которые ей, якобы, подарил всё тот же покойный супруг, а подлые дворцовые лакеи украли их… Расследование не подтвердило факта подарка. Живя в Зимнем дворце, вдовушка, видимо, изрядно натаскала из него дорогих безделушек, но канделябры вывезти не успела.

Рассердившись на всех, Юрьевская уехала в Париж и занялась написанием мемуаров. Вскоре они были изданы под псевдонимом «Виктор Лафетре». Переполненная интимными подробностями, задевающими честь бывшего государя, книга вызвала законный гнев его сына Александра Третьего. Тем не менее, сто тысяч ежегодного казённого содержания регулярно пересылались на рю Клебер, помогая вдове жить весьма широко. Екатерина Михайловна принимала гостей из России, ругала новое царствование и хвалила прошлые порядки. Большую часть времени она проводила в обществе домашнего доктора Любимова. Рослый, атлетически сложенный красавец с роскошными бакенбардами помогал княгине скрасить тяготы вдовства.

Прибыв в особняк, Благово сразу прошёл в кабинет эконома светлейшей княгини господина Долинского. Эконом носил чин полковника, числился по МВД и являлся официальным соглядатаем. Кроме хозяина, в кабинете столичного гостя ожидал ещё один господин. Лет 35-ти, высокий, плотный, с обильной шевелюрой и мясистым носом на гладко выбритом лице, он производил впечатление человека решительного.

— Позвольте представиться, ваше высокородие: губернский секретарь Рачковский Пётр Иванович.

— Называйте меня без церемоний, Павлом Афанасьевичем.

— Благодарю-с!

— Лёгкой беседы я не ожидаю. Возможно, понадобится взять серьёзные меры. Вы готовы действовать?

— Так точно, ваше вы… Павел Афанасьевич!

— Тогда ждите меня здесь. Попробую сначала договориться по-хорошему. Если не получится — приглашу эскулапа сюда. Тут вы и понадобитесь… для большей убедительности.

Благово слышал о Рачковском, многообещающем агенте Московского охранного отделения. Мелкий чиновник, он сошёлся с революционерами, укрывал террориста Мирского. В 1879 году Третье отделение арестовало его и быстро перевербовало. Рачковский успешно доносил, но был выдан шпионом «Народной Воли» Клеточниковым и бежал в Вильно. После цареубийства 1-го марта вернулся в Петербург, вступил в «Священную дружину». Дважды по её поручениям приезжал в Париж выслеживать эмигрантов. Умный и смелый до дерзости, он был склонен к рискованным поступкам и не боялся ответственности. Как раз то, что нужно в нынешней ситуации!

Полковник Долинский пошёл наверх к хозяйке и вскоре вернулся:

— Вас ждут.

Павел Афанасьевич поднялся по парадной лестнице каррарского мрамора, прошествовал через длинную анфиладу и оказался в обширном кабинете княгини. Мебели в нём было мало, книги отсутствовали вовсе, зато по углам стояли бронзовые статуэтки обнажённых вакханок, весьма эротического исполнения.

Долгорукая приняла статского советника стоя, но с высокомерной гримасой на лице. В свои 37 лет она ещё сохраняла красоту, но утратила былую стройность стана и заметно располнела. Княгиня была в кабинете не одна: возле самой похабной из вакханок застыл гигант в строгом синем сюртуке, писаный красавец собою.

— Это мой секретарь, и вместе домашний доктор, господин Любимов.

Мужчины обменялись холодными поклонами.

— Скажите, господин Благово, — начала беседу Юрьевская с неожиданного вопроса, — вы патриот и монархист?

— Я вице-директор Департамента государственной полиции. Полагаю, этого достаточно.

Доктор в углу криво усмехнулся, и следом за ним это повторила хозяйка.

— Подойдите сюда. Вот, взгляните.

Благово шагнул к столу и увидел красующийся на особой подставке стеклянный пузырёк, в котором плавало что-то белое.

— Что же я должен разглядеть?

— Это заспиртованный мизинец моего августейшего супруга, великомученика Александра Освободителя. Его нашли на Екатерининском канале на месте взрыва. Я увезла сию драгоценную реликвию и никогда теперь не расстаюсь с нею. Ежедневно обливаю вдовьими слезами. Бедный Саша… Для меня он был — просто Саша.

Озадаченный Благово не нашёлся, что сказать.

— А вот, — Юрьевская открыла ящик бюро, — и вторая реликвия, столь же священная. Здесь у меня храниться рубашка, залитая августейшей кровью. Именно она была надета на нём в тот страшный день.

— ?

— Я желала бы, чтобы перед сими святыми предметами, дорогими каждому патриоту, вы, господин статский советник, осенили себя крестным знаменем и сотворили молитву. Только после этого мы с вами сможем разговаривать.

Юрьевская говорила всё это высокопарным тоном, с пафосом и придыханием, закатывая глаза к потолку, словно плохая актриса. Благово начал раздражаться.

— Ваша светлость! Я прибыл сюда по личному указанию его императорского величества, коего оба мы, надеюсь, являемся верноподданными слугами. Поэтому разговор наш состоится в любом случае, независимо от того, стану я креститься на мизинцы, или нет.