Книга Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте» - Эдуард Тополь

Анастасия Нахабина:

Как у меня душа заболела, когда я увидела этого мужчину! Как у меня душа заболела! Не гражданский, весь пропитан казармой. Провели по залу, а потом вывели к сцене и сказали: «Ну что, расстреливать его здесь будем? Или нет?» Все зашумели: нет! Тогда его вывели, и я услышала очередь. А через некоторое время еще одну.

Светлана Губарева:

Мужчина, которого убили, не был заложником. Он пришел с улицы. Его потащили к Бараеву, тот спросил: «Откуда ты взялся? Зачем пришел?» Этот говорит: «Я пришел, потому что никакой информации нет. Я волнуюсь. Здесь мой сын Рома». Подошел Ясир и сказал: «Да, я знаю, есть такой мальчик Рома на балконе. Сколько твоему сыну лет?» Мужчина ответил: «16 лет». Ясир сказал: «Нет, это не тот мальчик, тот младше». Тогда по залу покричали, поискали Рому. Поскольку никто не отозвался, чеченцы решили, что мужчина пришел шпионить, его утащили к выходу и там расстреляли.

Наталья Н.:

Когда его били у всех на глазах, у меня было желание посмотреть на реакцию молодых ребят, сидящих у нас на балконе. А вдруг это отец кого-то из них? Может быть, он действительно переживал за своего ребенка, что пришел заменить его собой. А этот мальчишка, увидев окровавленного отца, просто не сознался, испугался, что его расстреляют. Если бы мальчишка нашелся, они бы оставили отца в заложниках, поняли бы, что это не провокатор, не заслан спецслужбами. Но так как никто не отозвался, то… И когда его уводили, я присела от ужаса и глазами показала Гоше, что это очень страшно. Он сидел в другой стороне балкона, наверху, и смотрел на меня. Я закрыла глаза и показала, что боюсь. А он пытался поддержать меня, показывал: мол, держись, держись. Понимал, как мне страшно видеть все это…

Тут я собралась в туалет, села в очередь на ступеньки. Там уже без разницы было – на грязную ты ступеньку села или не на грязную. Смотрю – Гоша тоже вскочил, начал собирать у всех мужчин бутылки – вроде затем, чтобы идти за водой. Я поняла, что он задумал. В тот момент, когда я пойду в коридор, в туалет, он за водой пойдет, и мы сможем встретиться хоть на минуту, поговорить. Как в кино про концлагерь. Но получилось так, что его выпустили и он ушел заливать водой эти бутылки, а я тут сижу как на иголках и жду – ну когда же моя очередь? Когда? А то он сейчас нальет все эти бутылки, и все, и мимо пройдет, не поговоришь.

А чеченцы, видимо давно заметили наши с ним переглядки, и когда моя очередь подошла, то за мной сразу побежала чеченка. И мы с Гошей буквально в шаге от двери встретились. Он с бутылками идет, я спрашиваю: «Как дела?» Он говорит: «Не волнуйся. У тебя все будет хорошо». То есть он не произнес: «У нас будет все хорошо», а «У тебя будет все хорошо». Мне это не понравилось. Не хочу сказать, что я не думала о себе. Я думала и знала, что надо обязательно выжить. Но эта его фраза мне не понравилась. К тому же я не успела ничего ответить – нас сразу растолкали: его с этими бутылками в зал, а меня дальше, в туалет.

И когда я вернулась, то решила выпросить разрешение подойти к Гоше. Чеченка, которая стояла возле нас, мне разрешила, дала десять минут на это. Если через десять минут я не вернусь, то больше никто не пойдет ни на какие встречи. Правда, по дороге мне пришлось несколько раз останавливаться – я должна была каждому боевику доказать, что меня, мол, отпустили, разрешите мне, пожалуйста, подойти к моему молодому человеку. Гоша увидел, что меня пропускают к нему, и спустился ко мне, мы сели с ним на ступеньки. Первым делом он меня, конечно, отругал: «Ты что? Мы тут думаем: вдруг женщин и детей будут отпускать? А ты им показала, что ты не одна, а со мной. Тебя могут не выпустить». Я говорю: «Это все ерунда! Тут все равно никого не собираются выпускать». Ему не понравилась эта фраза, и мы замолчали, потому что оба видели безысходность нашей ситуации. Он говорит: «Ты знаешь, мне так хотелось встретить свои тридцать лет!» И вот эта фраза меня просто скосила! Потому что только что, ночью, когда мы валялись под креслами, я там не то забылась, не то уснула, и мне приснились Гошины похороны – что Гошина жена его хоронит, а он это как бы видит и чувствует. И мне во сне стало так ужасно! Я подумала: «Господи, как же ему страшно жить сейчас с таким предчувствием! Спаси его, Господи! Пусть он выживет!!!»

Но я этого, конечно, не сказала, а сказала, что дозвонилась домой, что мой муж уже в курсе, где я и с кем. Гоша ответил, что тоже позвонил домой и что жена ему сказала: «Только вернись живой, я все прощу!»

В это время снаружи (по материалам прессы)

Возле здания ПТУ, где расположен пункт помощи родственникам заложников, возникает митинг. К митингующим родственникам присоединяются артисты «Норд-Оста». Около 100 человек держат в руках написанные на бумаге и обрывках обоев плакаты «Нет войне в Чечне!», «Вывести из Чечни Российскую армию!» и другие. Митингующие требуют у властей разрешения провести подобную акцию на Красной площади. К ним выходят представители правительства Москвы, и возникает эмоциональный диалог, который, однако, ничем не заканчивается. И. Храмцова, дочь заложника – музыканта «Норд-Оста», сказала журналистам: «Отец всегда говорил: «Проститутки и музыканты нужны при любом режиме». А тут он позвонил и попрощался с нами. Мы, как и все остальные, в панике. В ПТУ приходил доктор Рошаль, рассказывал, что происходит в зале ДК, пытался успокоить нас, но честно говорил, как там страшно, какой ужас там висит. Как же нам не митинговать? Что мы еще можем делать?»

В зале

Аня Колецкова:

…Я среди этого ужаса уже не могла одна находиться. Не знаю, когда я на это решилась – для нас там время остановилось. Но я вдруг увидела на той стороне балкона, где мужчины сидят, что рядом с Виталиком есть свободное место. И когда была очередная стрельба и все опять под кресла попадали, я под этими креслами, под сиденьями поползла к Виталику. Медленно ползла, с остановками, чтоб чеченцы не заметили. И – проползла! Сел рядом с ним, и чеченцы ничего мне не сделали, даже ничего не сказали! Больше того: через какое-то время один из них, совсем молодой, двадцатилетний, из тех, кто видел меня в обмороке, подошел ко мне и спросил: «Ну, как ты себя чувствуешь?»

Сергей Лобанков:

В пятницу с едой стало уже проблематично. И я увидел одного из чеченцев, который шел вдоль прохода и нес пару кусков черного хлеба с колбасой. Я про себя отметил: наверное, у них для себя есть какие-то запасы продуктов. Не сходил же он в магазин за этой едой. И был очень удивлен, когда чеченец подошел и эту колбасу, этот хлеб отдал детям.

Зинаида Окунь:

Что меня удивило: на второй день они с кем-то из заложников поздоровались: «А, здорово, друг!» Как будто они давно его не видели. Еще удивила кротость молодой девушки, которая с левой стороны сидела. Она ни разу ни на кого не повысила голос. Другая, с автоматом, жесткая была: «Эй, давай там!» А у этой, кроткой, и у второй, что возле меня находилась, были пояса шахидок, два пистолета и гранаты, которые она постоянно роняла. Меня это больше всего возмущало – что она все играла этой гранатой возле меня и без конца ее роняла. Я возмутилась: «Что ты все роняешь?»