Книга Нежная буря - Джайлс Блант

— С этим придется пока подождать. Но спасибо вам за сотрудничество.

— Можно подумать, у меня был выбор.

Мужчина забрался в машину, захлопнул дверцу — и через десять секунд его уже не было.

— Он ведь подтвердил мои слова? — спросил Симмонс. — Что он сказал?

— Сказал: «Не связываться бы с этими лошадниками».

— Повезло, что он забыл у меня в машине перчатку. Иначе он бы вряд ли сознался.

— Послушайте, капрал Симмонс. Я никому об этом не скажу ни слова, разве что в случае острой необходимости. Сейчас я такой необходимости не вижу. Но я бы вам посоветовала подыскать себе работу, на которой не будет иметь никакого значения то, что вы гей.

— Великолепная идея, детектив. Всегда мечтал стать парикмахером.

— Подумайте, как бы это смутило мисс Кейтс. Все эти годы, когда вы за ней ухаживали… она и представить не могла, что служит для вас только прикрытием. Хотя она наверняка догадывалась о вашей ориентации.

— Ничего вы не понимаете, детектив. Уинтер не была прикрытием. Я ее по-настоящему любил. И геем я себя не считаю.

Делорм посмотрела, как он уезжает. Снова пошел дождь; даже подростки решили укрыться в помещении. Делорм какое-то время постояла под тяжелыми ледяными каплями, пытаясь уложить в голове итоги сегодняшней работы. Но думала она об одном: сколько бы она ни работала в полиции, сколько бы она ни жила на свете, — она никогда (и мысленно она подчеркнула слово «никогда») не научится понимать мужчин.

17

Кардиналу удалось успеть на последний рейс, вылетающий в эту среду из Торонто в Алгонкин-Бей.

— Слава богу, ты вернулся, — сказала Кэтрин, едва он сошел с трапа. Лицо у нее было бледное, черты заострились.

— Как он?

— Положение стабильное. Не совсем понимаю, что это означает, но врачи говорят — стабильное.

Они поехали к Городской больнице — вниз по холму Эйрпорт-хилл, поблескивающему льдом. Кардинал старался не поддаваться панике.

— Ему стало трудно дышать, — рассказывала Кэтрин. — Вот как это было: я завезла его домой и уехала. Он вынимал продукты из сумок и вдруг почувствовал, что не может дышать. Но он смог позвонить своему кардиологу, который, слава богу, вызвал «скорую». Теперь он в палате интенсивной терапии.

Отец казался ему человеком во многих смыслах несокрушимым, но Кардинал вдруг испугался, что тот станет инвалидом и что ему придется жить с сыном и Кэтрин, что они будут свидетелями последних месяцев или лет его жизни, будут возить его в кресле, менять ему памперсы. Но потом в Кардинале пробудился католик и стал грозить ему столетиями адского пламени за эти себялюбивые мысли.

В палате интенсивной терапии им сообщили, что Стэна Кардинала перевели на четвертый этаж, в кардиологию. Медсестра сказала Кардиналу, что его отец отдыхает и ему достаточно комфортно.

— Мы модифицировали курс препаратов, и его организм неплохо на это реагирует. Думаю, завтра его выпишут.

— Можно мне с ним увидеться?

— Только не больше пяти минут. Ему нельзя утомляться.

— В какой он палате?

— Извините, но он не в палате, а в одном из «мэнтисов» — там, в коридоре, есть такие ячейки, они отделяются друг от друга занавесками.

— Подождите. У моего отца сердечный приступ, а вы его положили в коридоре?

— Простите. Правительство сократило финансирование. Койка в коридоре — это лучшее, что мы сейчас можем предложить.

— Я его уже видела, — тихо сказала Кэтрин. — Можно, я подожду тебя здесь?

Так называемых ячеек Мэнтиса было три. Ячейка отца Кардинала оказалась последней, задняя занавеска была отведена в сторону, чтобы к нему проникало хоть немного света из окна, в котором виднелись железнодорожные пути и двор Алгонкинского колледжа. Стекла были мутные от дождя.

Койка была закреплена под углом тридцать градусов. Стэн Кардинал лежал, утонув в подушке, словно его голова не выдержала веса прозрачной пластиковой трубки, прикрепленной к ноздре. Глаза у него были закрыты, но когда Кардинал приблизился, веки, дрогнув, поднялись.

— Глядите, кто пришел. — Голос отца оказался куда сильнее, чем можно было ожидать. — Опора порядка и законности.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто мне на грудь уселся слон. Но сейчас полегче. До этого на ней сидели два слона и один носорог.

— Сестра говорит, что они тебя собираются завтра выписывать.

— Лучше бы сегодня.

— Похоже, они в восторге, что ты так быстро идешь на поправку. — Кардинал сам слышал фальшь в своем голосе.

— Я отлично себя чувствую. Отлично. Я позвонил кардиологу, просто чтобы уточнить насчет рецептов. Не думал, что он сорвется с цепи и станет вызывать «скорую».

— «Скорая» тебе действительно была нужна.

Отец пожал плечами и поморщился. Кожа у него была бледная и тонкая, как бумага, а глаза слезились.

— Все в порядке? Позвать сестру?

— Ради всего святого, не надо, я прекрасно себя чувствую. Я просто хочу домой. Какого черта они вообще считают, что человек может поправиться, находясь в больнице? Для этого нужно, чтобы тебя окружали твои собственные вещи, чтобы ты смотрел свой собственный телевизор, заваривал чай в своем собственном чайнике. А в таких местах тобой распоряжаются другие. Задвигают тебя куда-то в коридор, чтобы не мешал. Звонишь, звонишь, а они появляются, когда им вздумается. Дома я делаю то, что хочу, тогда, когда хочу. И я не должен ждать, пока кто-то из этих куколок соизволит принести то, что мне нужно.

— Я, наверное, пойду. Просили, чтобы недолго.

— Да, отправляйся. Я тебе позвоню, как только они меня выпишут.

Когда они ехали домой, Кэтрин протянула руку и коснулась плеча Кардинала:

— Может быть, твоему отцу какое-то время пожить с нами? Если врачи говорят, что за ним нужен постоянный присмотр, так пусть он побудет у нас. Меня это совершенно не стеснит, иначе я бы не предложила.

— Вряд ли он захочет жить у нас, — заметил Кардинал. — Знаешь, когда умерла мама, я вообще не думал, что он это переживет, он был просто раздавлен. Но потом он сумел собраться, купил себе этот домик и в семьдесят один год впервые зажил отдельно и самостоятельно, чего ему не удавалось примерно с двадцатилетнего возраста. И он гордится этой самостоятельностью, хотя никогда этим и не хвастается. Самодостаточность. Независимость. Для него это главное.

— Я знаю, милый. Я просто говорю, что если ему нужен уход, то пусть поживет с нами.

Кардинал кивнул. Он вдруг понял, что ему трудно смотреть сейчас в глаза Кэтрин — она так много страдала, а теперь сама протягивает руку помощи.

Она спросила его, как дела на работе.