Книга Повелитель бурь - Андрей Воронин

— Люди и т-техника на подходе, — заявил он. — Д-дороги размыло, д-дождь, будь он неладен… А т-твои г-где?

— Какие такие мои? — экспансивно воскликнул грузин, рукавом размазывая по смуглой физиономии дождевую воду и грязь. — Один, совсем один, как в анекдоте! Теперь ты пришел, двое стало. Вдвоем справимся, медаль получим, нет? Давай, генацвале, бери лопату, помогай! И поторопи своих людей, а то я рацию не взял… Что делается, слушай! Эти камни сюда не сами упали, кто-то нарочно взорвал, ручей запрудил. Не понимаю, чем думал, обезьяна, сын осла? Люди могли погибнуть, слушай! Неужели эти шакалы из Чечни и сюда добрались?

Продолжая гортанно восклицать и сыпать эмоциональными ругательствами, грузин вернулся к прерванной появлением Удодыча работе. Заостренный конец стального лома с глухим лязгом вонзился в узкую щель между двумя каменными глыбами. Стеная от напряжения и скаля большие, очень белые зубы, грузин всей своей тяжестью навалился на железный прут. Камень шевельнулся, как живой, и Удодыч увидел выступившую из-под него воду. Она стремительно собралась в лужицу, заполнив собой впадинку в соседнем камне, перелилась через край и заструилась по шершавой поверхности. Удодыч понял, что чертов грузин близок к успеху: еще немного, и ему действительно удастся спустить устроенный Удодычем искусственный водоем. Конечно, почуяв волю, вода разнесет запруду и хлынет вниз мутной многотонной волной, но по сравнению с тем, что задумал бывший прапорщик, это будет сущий пустяк — парочка вырванных с корнем деревьев и, в самом лучшем случае, какой-нибудь снесенный нужник или перевернутый автомобиль, брошенный беспечным хозяином вблизи ручья.

Удодыч посмотрел на зажатый в руках грузина лом. Кавказец орудовал десятикилограммовой железкой так, словно та вовсе ничего не весила, и протянувшаяся было к ручке тесака рука прапорщика снова скользнула в отсыревший карман штормовки, где лежал пистолет. Конечно, в случае чего списать ножевую рану на естественные причины было бы легче, а труп с пулей в голове, если его обнаружат, даст обильную пищу для подозрений, но выбирать не приходилось. Не вынимая руки из кармана, Удодыч нащупал большим пальцем рубчатое железо и осторожно взвел курок.

Грузин все еще давил на лом, пытаясь раскачать каменную глыбу, которая весила, наверное, центнера три, а то и все четыре. Где-то рядом с ней проходил небрежно замаскированный мелкими булыжниками провод. Удодыч поймал себя на странном желании: ему вдруг захотелось плюнуть на все, как-нибудь незаметно зашвырнуть пистолет в озеро и помочь грузину разобрать запруду. Еще пару дней Становой его не хватится, а когда это, наконец, произойдет, Удодыч будет уже очень далеко вместе со всеми своими сбережениями.

Виноват во всем был, конечно же, грузин. Он казался симпатичным парнем, с которым при иных обстоятельствах Удодыч с большим удовольствием посидел бы за накрытым столом и поговорил о том, какой паршивой стала в последние годы жизнь. Отец Удодыча прошел всю войну бок о бок с грузином из Батуми и прожужжал сыну этим своим грузином все уши. Вроде бы тот грузин спас ему жизнь, а сам погиб, что ли…

Э, подумал Удодыч, при чем тут грузин? Просто я начинаю стареть и, как говорится, думать о душе. Эх, грехи наши тяжкие! И много же вас, и тяжелы же вы, и каждый следующий грех оказывается вдвое тяжелее предыдущего…

Потом он вспомнил Станового, его проницательный, все замечающий и все понимающий взгляд, эту его улыбочку, которая появлялась всякий раз, когда разговор заходил о деле, и понял, что это минутная слабость. Уйти от Станового?.. Ох, сомнительное это дело! Найдет, из-под земли достанет и обратно в землю вобьет…

Удодыч подошел поближе к грузину и вынул из кармана пистолет. Тот стоял боком к нему — не столько стоял, сколько висел на торчащем из запруды ломе, — и не замечал угрозы, целиком уйдя в неравное единоборство с мертвым, спрессованным под собственной тяжестью камнем. Бывший прапорщик аккуратно, как в тире, вытянул перед собой руку и навел пистолет в покрытый крупными дождевыми каплями висок. Прицеливаясь, он заметил, что ствол пистолета тоже стал рябым от мелких капелек влаги.

В это мгновение грузин обернулся и увидел наведенный на него пистолет.

— Ты что, генацвале? — удивленно спросил он, и по его тону чувствовалось, что он до сих пор не понимает сути происходящего. — Лопату бери, эту стенку ты из пистолета не прострелишь… Что за странные шутки, слушай? Тебя мама не учила, что в людей целиться нельзя?

От волнения и усталости его кавказский акцент усилился, и эта коротенькая речь прозвучала почти комично.

— Да какие уж тут шутки, кацо, — сказал Удодыч. Его заикание опять прошло, как по волшебству, и бывший прапорщик с горьким удовлетворением подумал, что старый конь борозды не портит. Вот таким и надлежит быть старому служаке: что бы он ни думал, какое бы у него ни было настроение, когда доходит до дела, бывалый вояка соберется и сделает все, как надо…

— Черт тебя сюда принес, братишка, — добавил он. — Чего тебе дома не сиделось?

Черные глаза кавказца разом потемнели, заледенели и нехорошо сузились — до него, наконец, дошло. Толстые черные усы с дрожавшими на них дождевыми каплями шевельнулись, губы искривились в презрительной гримасе.

— Шакал, — процедил он, выпрямляясь. Правой рукой он все еще держался за конец лома, а ладонью левой провел по лицу, собрав в горсть смешавшуюся с потом воду. — Давай, стреляй, — он длинно выругался по-грузински, — чего ждешь?

— А куда торопиться? — сказал Удодыч. — На тот свет не опаздывают. Хотя, наверное, ты прав. Долгие проводы — лишние слезы, так, что ли? Ну, не поминай лихом. Зря ты сюда пришел.

Грузин вдруг одним резким рывком высвободил из каменной щели лом и попытался наотмашь огреть им Удодыча, На какую-то долю секунды Удодыч даже растерялся: он видел, конечно, что имеет дело с серьезным противником, но все-таки не ожидал от него такой прыти. Тяжелый стальной лом с лязгом выскочил из каменных тисков и описал стремительную дугу в горизонтальной плоскости.

Однако это все-таки был не прутик, а лом, и взмах получился недостаточно быстрым. Удодыч успел опомниться и спустить курок прежде, чем смертоносное железо описало хотя бы половину широкой дуги, которая должна была закончиться на черепе бывшего прапорщика, чуть повыше левого виска. Грузин стоял на полметра выше Удодыча, и пуля ударила его в горло, снизу вверх. Мгновенно прошив мягкое небо, кусочек одетого в медную рубашку свинца прошел через мозжечок и на выходе разворотил половину затылка, Рука Гургенидзе разжалась, лом выпал из мертвых пальцев и с лязгом запрыгал по камням.

— Сучара, — сказал Удодыч, со второго раза загоняя пистолет в кобуру и застегивая клапан.

Это прозвучало устало, совсем не зло. В богатой практике Удодыча было не так уж много случаев, когда безоружный человек пытался защищаться, видя прямо у себя перед носом заряженный пистолет. Подобное поведение заслуживало уважения, и Удодыч после недолгих колебаний присел над трупом. Он закрыл мертвецу глаза, заметив при этом, что глазницы уже успели наполниться дождевой водой. После этого Удодыч поднял штормовку, которую Гургенидзе снял, чтобы не мешала работать, и накрыл ею лицо убитого.