Книга Армейская пора - Михаил Леккор

деда к своему шевелению в кровати, — правда, он еще не взрослый дяденька, куколка, но потенциальные возможности есть. Да, кормилец?

Вот здесь мне надо обязательно ответить, пусть парой мелких реплик, но показать, что ты действительно проснулся и внимательно слушаешь. Кормилец ведь, как и любой артист, не любит говорить в пустоту, ему нужна живая реакция зрителя, в данном случае моя.

А я ничего не могу придумать, разум — явный старичок — может еще выдать глубокомысленные сентенции на все случаи жизни, но в остроумии уже тягаться не может, возраст не тот. Но в этом случае спасает армейский отклик.

— Так точно, товарищ старшина! — преувеличено оживленно отвечаю я. Малов морщиться на зрителя, как дирижер при фальшивом звуке, выдаваемом музыкантом его оркестра. Но, с другой стороны, правила игры соблюдены, а что я дуболом, так не дед еще, зеленый молодой.

Но вот дневальный выдает желанный для многих новобранцев окрик:

— Рота, подъем!

Дневальный тоже нашего призыва, не умеет еще залихватски, по-киношному, кричать. Но это и не важно. Сейчас главное другое — по уставу мы обязаны стремительно вскочить и за 45 секунд одеться. А потом бегом на утреннюю гимнастику. Вот так, что успел одеть, обуть, с тем и полетишь на день грядущий. А не успел — твои проблемы. Побежишь с одной совершенно голой ногой и в трусах, следующий раз быстрее будешь. И зимняя погода в Германии не сибирская, ниже −10 −15 реже опускается.

Мне надо сказать с моим новым телом повезло. Живая реакция, относительная тренировка в гражданской жизни очень помогали. По крайней мере, я испытывал определенные трудности с одеванием только в первые дни. А потом, чем дальше, тем становилось легче. Через неделю я уже, как старослужащий, легко одевался в рамках норматива.

А сволочь Малов неоднократно ставил меня в пример другим салагам, которые даже через неделю не успевали одеваться в положенное время.

Впрочем, в нашей роте это было уже прошлое. Мы все на утреннюю гимнастику прибегли вовремя и в полном комплекте обмундирования. Но вот в ротной колонне я по привычке бежал первым. Как едко цедил Малов, чтобы все привыкли к новому старшине.

Но это пусть, это повседневность. А вот сегодняшние соревнования, идеологические, так сказать, это актуальность. И особу перчинку мне (остальные просто не знали), придавало то, что с самого верху, дальше уже некуда, по сути, дали установку — на всякий случай, проиграть. Или, точнее, я на 100% был убежден, глядя на Кожедуба, такую установку дал сам М. С. Горбачев, оскароносный наш герой, а даже его соратники не поддерживали.

Так вот генеральный секретарь ЦК КПСС, уже по факту, предавший и еще будет продавать практически все и вся, я буду сегодня проигрывать. Хоть по лыжам мы выиграем, если уж по остальным сферам по крайности продули. Вперед!

Злобная энергия меня переполняла, так что я резко ускорился. Но за мной бежала еще целая рота и пришлось себя тормозить, хватая за фалды. А то ведь тот же Малов меня не поймет со всеми причитающими последствиями.

В столовой меня (и дедов до практически полной икоты) довел начальник столовой старший прапорщик Голотьбородко. Скупой до синевы, зимой снега не допросишься, он на этот раз сам дал мне сверток. И с отеческой улыбкой — мать его перемать с этой мимикой. Ведь не только я ему совершенно не верил, так он еще не улыбался, а искусственно тянул губы. В итоге получалась какая-то улыбка Бабы Яги — страшная и противная.

Но в свертке он дал нам нарезанный батон с хорошей колбасой и сыром, как я потом посмотрел. То есть травится с этими бутербродами было нельзя никак по определению. И хотя половину пришлось отдать дедам, они это лакомство не могли пропустить никак, но нам и оставшегося было по горло.

Я, да и остальные присутствующие, включая командира роты капитана Гришин, молча обалдевали, пока Голотьбородко не пояснил:

— Маршал Кожедуб лично приказал дать вам по перекусу. Не суп же давать, право слово.

А потом, когда остальные изрядно порасеялись, почти шепотом спросил:

— Слушай, хлопец, а ты кто ему, внук или, мабуть, племенник, очень уж он за тебя просил — требовал.

Вот, оказывается, пролился дождь щедрот, ну Иван Никитович. Не зря говорят, рядом с начальством хоть хлопотно, но богато! Вот я и стал классическим примером.

Ну, разумеется, примазываться к Кожедубу я не стал, чтобы видеть родственником у украинца удмурта, надо иметь щедрое воображение. Но поскольку я еще был, хм, очарован, деятельностью маршала авиацию, то говорил не очень твердо. По-моему, он мне так не поверил. А зря, я все-таки был искренен, хоть и не совсем тверд.

После столовой мы с ротой разошлись. Три человека — я, Федоров и Якушев были направлены на соревнования. Правда, посмотрев на складе зимнего спортинвентаря, как они отбирали сначала лыжи, потом лыжные палки, я подкорректировал — я поехал. А эти два пассажира если дойдут до финиша без учета времени — уже очень хорошо.

Уж очень они подбирали «грамотно», просто загляденье, что лыжи, что палки. У меня создалось прочное впечатление, что они ходили на лыжах с валенками, а лыжи с ботинками они увидели только сегодня.

Ну и что? Взрослые люди, сами попросились и не в бой, а на лыжную прогулку. Вот пусть и идут, а мне еще надо врага побеждать. Эх, велика Россия, а защищать некому, позади Москва!

Глава 18

А с инвентарем была сплошная жрака, гм, извините, я больше никак не смогу это охарактеризовать. Концовка вообще гомерическая, на уровне очень смешной комедии. Я, как профессиональный спортсмен, сразу попросил лыжную мазь под погоду (температура плюс осадки и еще кое-что).

Малов с интересом на меня посмотрел, типа крокодила во льдах Арктики, но даже не шевельнулся — не он тут ответственный. Отреагировал кладовщик, человечек типа что-то южное. Нет не кавказец или среднеазиат, а где-то между украинцем и крымчанином, который и говорил не по-русски и не на мове, а на смешном для уроженца умеренной полосы суржике.

Не знаю, уж как он значился в штатном списке, но в натуре он выходил уже стариком, хотя и довольно крепким. На мой вопрос о лыжной мази он важно подал мне один тюбик.

— Бери, в Союзе такого еще не дают, — важно заявил он, — пользуйся моей добротой, только ты будешь пользоваться.

Пришлось провести короткий ликбез всем четверым — кладовщику