Книга Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин

Толстой» и Н. Эйдельмана «Лунин». И Шкловский, и Эйдельман – мастера в искусстве заставить цитату говорить. Но работают они по-разному: у Шкловского цитата впаяна в текст и работает в одном ряду со всеми элементами повествования, которые определяются как стиль Шкловского и основной пружиной которых является парадоксальное мышление и парадоксальный стиль речи самого автора. Эйдельман стремится сохранить цитату как цитату, как голос документа, с которым автор вступает в диалог, иногда в спор[331].

В. Г. Новохатко дорожил этим автором:

Особо тесное сотрудничество у нас было с Натаном Яковлевичем Эйдельманом. Это был прекрасный исторический писатель, глубокий знаток и популяризатор отечественной истории в самых разных жанрах. Приход его в редакцию всегда был праздником, потому что помимо феноменальной эрудиции он притягивал всех распахнутой для общения душой, своим человеческим обаянием. Он также обладал редкой способностью ставить собеседника на одну доску с собой, кем бы ни был этот собеседник. Я не буду анализировать его творчество – о нем написана тьма статей. «Грешен» в одном: очень долго и настойчиво я уговаривал его отойти от жанра беллетризованной биографии и написать повесть. От встречи к встрече я, как дятел, долбил: повесть, повесть, повесть… Наверное, чтобы отвязаться от меня, он написал сюжетную прозаическую вещь – добротную повесть о декабристе Сергее Муравьеве-Апостоле. Был доволен не только я, но и – главное – читатели[332].

О том, как складывались взаимоотношения Эйдельмана и Новохатко, вспоминала Юлия Мадора-Эйдельман:

Натана Володя любил, единственный наш издатель, который переиздавал книги Натана, а, как известно, именно переиздание кормит писателя. И вот он снова предлагает Натану написать книгу о декабристе. У нас, как всегда, полное безденежье, долги на астрономическую сумму, в таких условиях как отказаться от заманчивого предложения! Но как не хотелось Тонику приниматься еще за одну книгу о декабристе. Хотя герой пришел сразу: Иван Пущин. Но как писать? Где стержень, вокруг которого будет наматываться действие? Надо к слову сказать, что поиски этого стержня всегда занимали у Натана основное время. Тут я и скажи: «Тоник, напиши художественный роман. У тебя непременно получится». Я уже давно уговаривала его писать беллетристику. <…> Я была уверена, что он напишет не хуже Тынянова…[333]

И Натан Яковлевич, который к тому же был членом писательского совета при серии, подал официальную заявку на написание будущей повести:

Для художественной биографии этого яркого представителя первого российского революционного поколения первостепенное значение, понятно, представляет проникновение во внутренний мир «Большого Жанно», объяснение того сильного, доброго, высокого влияния, которое его личность имела на окружающих. Ведь именно Пущина величайший поэт назвал «мой первый друг, мой друг бесценный». Именно Пущин был как бы негласным старостой декабристской каторжной общины, а после – любимейшим собеседником, советчиком, арбитром почти всех героев 14 декабря, куда бы их ни забросила судьбина. Даже по мнению многих современников, не разделявших идеалов Пущина, он был одним из самых лучших, нравственных людей[334].

Как и в любом издательстве, вопрос заказа рукописи и принятия ее в производство был многоступенчатым; для книг серии «Пламенные революционеры» одобрить рукопись после внутренних рецензий должны были зав. редакцией В. Г. Новохатко, затем член общественного совета московских писателей при Политиздате Ф. Ф. Кузнецов, затем глава издательства Н. В. Тропкин, а в случаях, когда Тропкин сомневался, то и первый секретарь Союза писателей СССР Г. М. Марков[335].

Когда книга была написала и редактор А. П. Пастухова летом 1981 года работала с рукописью, одна из вставных новелл – «Дуэль с царем» – была исключена[336]. Юлия Мадора-Эйдельман полагает, что тем самым редакция стремилась избежать недоброжелательной полемики вокруг этой книги; даже более – возникла идея о том, чтобы просить Б. Окуджаву написать предисловие, однако это было бы унизительно для Эйдельмана по ряду причин, хотя он отговаривался тем, что не хочет беспокоить Окуджаву пустяками. Но роившиеся вокруг книги дамы мало понимали причину упрямства Эйдельмана:

Редактор Политиздата Алла Пастухова прозорливо предвидела это и хотела, чтобы было предисловие, написанное кем-то из великих. Таковым ей виделся Булат Окуджава. Думаю, она с ним обсудила этот вопрос и получила положительный ответ. Но требовалось, чтобы Натан сам попросил об этом Булата. «Он вам не откажет, – уговаривала Алла, – он к вам замечательно относится». Натан был неумолим…[337]

Но вряд ли наличие предисловия Булата Окуджавы спасло бы книгу от развернувшейся идеологической кампании…

Впрочем, редакция «Пламенных революционеров» вообще не была затронута событиями вокруг «Большого Жанно»: ни обсуждений, ни оргвыводов. Зато в феврале 1984 года директор Политиздата Н. В. Тропкин «за многолетнюю плодотворную работу в советской печати и в связи с семидесятилетием со дня рождения»[338] был награжден орденом Ленина, который получил 15 марта в Кремле (правда, Тропкин все равно был огорчен: кабы юбилей пришелся на эпоху Брежнева, быть ему обладателем «гертруды» – звания Героя Социалистического Труда).

Андрей Мальгин vs Александр Борин

История со статьей А. Мальгина «Разрушение жанра, или Кое-что об исторической прозе», которая начиналась критикой «Большого Жанно», получила новый импульс в 2003 году, когда в апрельском выпуске «газеты русских писателей» под названием «День литературы» была помещена переписка литераторов Андрея Мальгина и Сергея Есина в духе редакционной политики этого печатного органа. Продираясь через этот диалог, выдержанный в духе бесед Чичикова с Маниловым, можно узнать и некоторые подробности выхода статьи с критикой Эйдельмана осенью 1983 года. То есть мы видим, как члены редакции, которые были дружны с Н. Я. Эйдельманом, безуспешно пытались остановить текст Мальгина:

Я почему-то вспоминаю сейчас летучку в «Литгазете», где обсуждалась моя статья об Эйдельмане и Олеге Михайлове. В статье я доказательно назвал обоих плагиаторами. Если б понадобилось, я б привел примеров плагиата из их исторических сочинений в двадцать раз больше, так как глубоко влез в это дело. Зная, что по поводу Эйдельмана меня будут бить, я взял с собой на летучку целую папку дополнительных материалов. Меня втоптали в грязь шестьдесят эйдельманов, сидевших в зале, и когда я поднялся на трибуну с этой своей папочкой, я понял, что никому не интересна суть вопроса. И я им сказал с трибуны фразу, из‐за которой меня выгнали с работы, из‐за которой выкинули из издательств рукописи моих первых книжек, из‐за которой мне никто не хотел давать рекомендацию в Союз писателей. Я сказал в сердцах: «Вот вы всегда так, слышите только