Книга Андрей Битов: Мираж сюжета - Максим Александрович Гуреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказано у Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь». Неведение же суть удел простодушных и блаженных, доверчивых и непосредственных человеков, о которых у Святого Евангелиста Луки говорится: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят».
С другой же стороны, печаль (скорбь) и есть первопричина писательского всеведения и одиночества, без которых, по мысли Битова, невозможно вхождение в текст, невозможно извлечение из него иррациональных смыслов, над которыми ни объективность, ни справедливость не имеют власти, потому как сами по себе они необъективны и несправедливы. Стало быть, компромисс имеет право на существование (под компромиссом в данном случае следует понимать не предательство, а нахождение того самого единственного выхода в безвыходной ситуации).
Поиском этого выхода Андрей занялся еще в начале шестидесятых.
Он вспоминал о том времени: «Когда в 1962 году у меня родилась старшая дочь, то я решил принять крещение вместе с ней. Но этого не произошло: видимо, я еще не был внутренне готов к этому шагу. Однако намерение креститься не оставляло меня… В 1982 году, когда я был в Грузии, я, наконец, был удостоен крещения: этот эпизод довольно точно воссоздан в романе “Оглашенные”».
Читаем в романе: «Поторопился я спастись до срока… поторопился я креститься – вот что! Сорок лет прождал, как великий князь, а – поторопился.
Монастырь Моцамета, что, как выяснилось, и значит “верующие”, стоял на километровом обрыве над Курой, и с обрыва там праздновался такой мир и пейзаж, еще и принаряженный осенью, – воздух был чем дальше, тем прозрачнее: на дне его, на пойменном берегу, как раз собрались отпраздновать воскресенье, разводили шашлык, выкладывали лаваши и зелень…
“Знаю грехи твои… – сказал отец Торнике на первой в моей жизни исповеди, не дав мне рта раскрыть, – могу себе представить… И отпускаю тебе… Только запомни, грешить тебе с этого дня станет тяжелее”. И вздохнул со знанием. Зря я ему не поверил! С весельем плевал я на сатану, в виде скребка и метлы, притуленных в углу храма. “Тьфу на сатану!” – провозглашал отец Торнике, и все мы, шествовавшие гуськом, со свечками в руках, с радостью выполняли. Легко мне тогда было плевать на него!»
Святой Кирилл Иерусалимский (315–386) – один из Отцов Церкви, аскет, проповедник, так описывает обряд Крещения: «Сперва вошли вы в преддверие, в притвор, где совершается крещение, и став лицом к западу, получили повеление простереть руку, и отрицались сатаны, так как бы он был перед вами»
– Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его? – звучит вопрос священника.
– Отрицаюся! – звучит троекратный ответ.
«Отрицаюсь тебя, сатана, лютый и жестокий мучитель, то есть: не боюсь уже силы твоей, потому что сокрушил ее Христос, приобщившись плоти и крови моей, да в них упразднит смертию смерть…Отрицаюсь тебя, коварный и злохитростный змий; отрицаюсь тебя, наветник, под притворною дружбою сделавший всякое беззаконие, и праотцам нашим внушивший отступничество. Отрицаюсь тебя, сатана, виновник и споспешник всякого порока» (Св. Кирилл Иерусалимский).
– Отрекся ли сатаны? – троекратно вопрошает священник.
– Отрекся! – троекратно звучит в ответ.
– И дунь и плюнь на него! – вновь троекратно предлагает священник.
И это совершается.
Обряд, как мы видим, произвел на автора сильное впечатление в первую очередь своей кажущейся на первый взгляд бесхитростностью. Андрей оказался как бы участником детской игры, в которой все понятно и весело, доступно и просто. Кто бы мог подумать, что для изгнания демона, князя тьмы достаточно лишь «дунуть и плюнуть» на него…
«Нет, не достаточно», – мыслится автору, особенно после слов настоятеля Моцаметского монастыря во имя святых Давида и Константина, архимандрита Торнике (Мосешвили) – «грешить тебе с этого дня станет тяжелее». То есть грех не уничтожается по умолчанию после принятия Святого Крещения, но собеседование с ним и противостояние ему усиливается, потому как кратно увеличиваются духовные возможности человека, ведь не дает Господь Креста не по силам.
Андрей Битов, «Пасха», 1996 год:
И надо было встать на землю.
Ее безвидность с пустотой
Видна Мне стала. Не приемлю
Я смерть – и свет в планете той
Включил, чтоб отделить сначала
Лишь день от ночи, чтоб отсчет
Продолжить, чтобы отличалась
Твердь от земли, земля от вод.
Внушало, но не утешало
Меня творенье. День за днем
Творил, но смерть не исчезала,
А все присутствовала в нем.
Пока возился Я меж гадами,
Любуясь делом рук своих,
Я был творцом всемирной падали,
И смерть торжествовала в них.
И силы были на пределе,
Противник был неумолим.
Так, по прошествии недели,
Мой Сын вошел в Иерусалим.
Не сотворив себе кумира
За те же дни, которых семь,
Пошел на разрушенье мира,
Провозгласив ему: «Аз есмь!»
И напролом от смерти к жизни
Вел счет от первого лица,
Вернув утраченной отчизне
Ее отца.
И в стогнах Иерусалима,
Распявших сына моего,
Такая же окрепла глина,
Как и в Адаме до него.
Се – человек. И после Бога
Не остается ничего:
Дань восхищения благого
Опустошенностью его.
Архимандрит Авель (в схиме Серафим) отошел ко Господу 6 декабря 2006 года и был похоронен в ограде Иоанно-Богословского монастыря в Пощупове, что под Рязанью.
С Андреем они так и не встретились.
Наказ Ольги Алексеевны Андрей не выполнил.
Вот и выходит, что не выплыл в том заплыве на нормы ГТО в ноябрьской Неве под стенами Пушкинского дома, в «скоростном заплыве по ртутной реке» (А. Г. Битов). Попал в водоворот чернильно-черного текста и надо было принимать решение (идти на компромисс) – спасать себя или все-таки сдавать нормы, учить устав (Устав внутренней и караульной службы, Устав Союза писателей СССР, например).
Сработал инстинкт самосохранения.
В «Смерти как текст» Битова читаем: «Неприменимость знания к жизни есть тоже признак культуры, причем уже достаточно высокой. Поэтому кто великий, кто большой, кто замечательный, кто знаменитый, кто прославленный, кто выдающийся, кто гениальный есть не только расхожая
