Книга Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель

его, усаживает на скамейку, ото­гревает его своими поцелуями и обливает его лице слезами.

— Бог нам поможет, Карл, милый Карл! Что делать? Люди обманули нас, будем наде­яться на Бога. Но ты теперь свободен от всяких обязательств; ты можешь теперь купить свою свободу их тайной, поступи с ними, как они поступили с тобой, и отомсти своим врагам, чтобы выйти из этой темни­цы, в которую ты попал, как жертва твоей любви к отечеству.

— Нет, — говорит Карл, приходя в се­бя, — я никогда не сделаюсь изменником, хотя они и поступили со мною так подло. Я сде­лал все, что мог сделать честный человек, я хотел содействовать освобождению моей роди­ны, — я надеялся участвовать в победе, также как участвовал в опасностях, я надеялся на человеческие права, на равенство... Я любил по­тому, что мне показали прекрасное сердце в пре­красной оболочке. Теперь я кругом обманут, меня лишили отечества, изгнали из рая, с свет­лой высоты моего счастья меня сбросили в мрак темницы, — что ж, я останусь здесь — но изменником я не сделаюсь! Не хочу за­марать ни себя, ни моего народа этим пят­ном; не хочу, чтобы граф Кроновский оказался прав. Да и чем виноват бедный польский народ, когда его предводители по­грешают против гуманности и цивилизации? Справедливо ли изменить делу целой нации только потому, что какой-нибудь граф Кроновский с товарищами оказываются подлецами? Не найдет ли вечная ненависть к евреям свое оправдание, не возмутится ли весь обра­зованный мир, когда узнает, что еврей продал России ключ для открытия этого, с трудом и искусством организованного восстания, что­бы таким постыдным образом получить свободу?

Эрмина молчит; она понимает, что брат прав, что она уговаривает его совершить дурное дело. Но как освободить его из тем­ницы?

Она уходит домой. Молодая цветущая де­вушка, она является теперь перед отцом, бледная и худая, с красными от слез гла­зами и расстроенным лицом.

— Ты больна, дитя мое? — спрашивает ста­рик в испуге.

— Батюшка, — говорит она, заливаясь сле­зами и не умея больше сохранить пред ним тайну, — батюшка, нас поразило двойное не­счастье. Карл арестован, а те, за вину ко­торых он страдает, отвернулись от него!

— Успокойся, милое дитя мое, и говори яс­нее: кто отвернулся от Карла?

— Они, те, которым он посвятил жизнь свою. Карл был деятельный, преданный до самопожертвования, член революционного об­щества. С безустанным рвением, с деятель­ностью, не знавшею покоя, с готовностью жерт­вовать всем, даже жизнью, служил он делу, к которому он добровольно присоединился и кото­рое ввергло его в гибель. Революционное пра­вительство может многое сделать — я это знаю, влияние его чувствуется в самых высших правительственных инстанциях, я обратилась к нему с просьбою о помощи для Карла.

— И оно?..

— Отвернулось от него! В Карле отдают на произвол судьбы еврея.

— Я знал это прежде, и говорил, что так будет. Знает ли Карл об этом?

— Я была у него, и передала ему слово в слово все, что слышала. Он был уничтожен под тяжестью этой правды; он слушал мой рассказ, как слушают смертный приговор; он раскаивался в своем участии и сожа­леет о польской нации, которая имеет та­ких предводителей. Но выдать их тайну за свою свободу, он не хочет.

— В этом он совершенно прав, — это прекрасно с его стороны. Он не хочет из­менить делу из-за личностей. Во всяком случае, это событие должно произвести на не­го целительное действие и научить его, что обещания — пустые слова. Я предупреждал его; я ему говорил, что им нужна только наша способность оказывать услуги, что теперь они взывают к нашему патриотизму, возбуждают в нас надежды и честолюбие, дают нам векселя на будущее время, — но когда насту­пит день платежа — тогда они отвернут­ся от нас и будут смеяться над нами. Карл не обратил внимания на мои слова, он предался всею душой этим людям, ко­торые теперь отказываются от него, и толь­ко теперь глаза его открылись. Хорошо, я по­думаю о том, как бы его поскорее освобо­дить; он будет беднее одной надеждой, но зато богаче одним опытом.

Спустя несколько дней, Карл был выпу­щен на свободу. Курилов не преминул, при этом случае, прочесть ему наставление.

Он вступил в дом отца своего старше десятью годами, чем оставил его. Его моло­дость успела в это время увянуть, его ве­селость и смелая самоуверенность уступили место серьезной обдуманности и благоразумию, взгляд его сделался спокойнее, походка ти­ше. Великие события в одну ночь совершают те важные изменения, для совершения кото­рых в обыкновенное время нужно много лет. Как отличны его настоящие мысли и чувства от тех, которые наполняли все его существо несколько дней тому назад, когда он считал себя членом могущественного революционного правительства, которое, каза­лось, хотело вытеснить Россию из её преде­лов! Теперь он человек — обманутый в своих лучших надеждах, — все светлые сто­роны его жизни помрачились.

Старик принял его с любовью и лаской, как будто он возвратился с кладбища, где похоронил дорогое сердцу лицо, и теперь нуждается в утешении и нежном обхождении. Ни одного слова упрека или увещания, ни од­ной нравственной сентенции.

— Милый Карл, — сказал старик после длинного разговора о незначительных пред­метах, — обстоятельства становятся все более сомнительны; я бы хотел на всякий случай, перевести несколько денег в Пруссию; не поедешь ли ты в Берлин?

Карл понял нежное намерение отца и с выражением благодарности, ответил:

— Я поеду, когда и куда тебе угодно будет.

— Видишь ли, милое дитя, — продолжал старик, ты еще мало видел людей. Есть лучшие страны, где людские отношения более человечны, чем у нас. Будь я помоложе, я бы стал путешествовать, чтобы собствен­ными глазами увидеть пеструю жизнь раз­личных народов и сыскать себе родину там, где мне понравилось бы. Нам, кото­рым отказывают в клочке земли, должно быть все равно, где стоит колыбель детей наших и где когда-нибудь будет наша мо­гила. Нам, которым отказано во всяком участии в государственной и общественной жизни, все равно — перед каким правитель­ством приходится нам гнуть свою спину. Если мы найдем страну, которая примет нас в свои материнские объятия, народ, ко­торый протянет нам братскую руку, — то эта страна должна быть для нас второй Палестиной, и мы должны поселиться в этой святой земле, хотя бы в качестве по­денщиков, в поте лица достающих свой насущный хлеб, вместо того, чтобы жить в роскоши там, где нас исключают из об­щественного союза, где все