Книга Белая обезьяна, чёрный экран - Ольга Николаевна Аникина

хотел что-то возразить, но у меня не повернулся язык.

— Это насчёт покоя, — продолжала она. — А что касается чувства уверенности… Может, вам нужна вера, а не уверенность?

— Ну какая может быть вера, — сказал я устало. — Я агностик. В Бога не верю. Зато я верю вам как врачу.

Она вздохнула.

— А лучше если бы наоборот.

— Вы лишаете меня последней надежды.

Она сделала ладонью отрицающее движение.

— Нет. Верить тому, что говорят люди, следовать решениям, которые они принимают насчёт вашей жизни, — гибель. И я в этом смысле ничем не отличаюсь от тех, кто делал это с вами раньше. Ваша мама, ваш друг Андрей Николаевич или ваша жена. Потом, может быть, в этот ряд встанет и ваш сын. Все наши слова, все наши решения должны быть вами перепроверены и взвешены.

— На каких весах?

Возникла пауза. На стене в квартире Э. Д. висели, да и до сих пор висят, старые ходики с маятником. До сих пор слышу, как они отсчитывают секунды до её ответа.

— Стройте свои весы сами, — сказала она. — Или поставьте в своей душе нечто непоколебимое.

Мне показалось, что она опять говорит о Боге.

— Ничего нет окончательного, — ответил я. — Всё можно опровергнуть. И самое ужасное, нет никакого средства уйти от того, что меня ждёт.

— Ваша бывшая жена. У неё ведь тоже нет средства уйти от того, что её ждёт.

— А при чём тут моя бывшая жена?

— Её мать умерла от рака. Это ничуть не лучше Альцгеймера.

Я молчал. Потом выдавил из себя:

— Да. В их семье есть своя трагедия.

— А знаете, что означает слово «трагедия» на самом деле?

— «Песнь козлов»?

— Нет, это слово означает «жертва».

Задание 14. Какбох

(файл из папки домашнего компьютера «2020. Задания»)

1975 г.

Признаться, я никогда не боялся темноты. Темнота радовала меня, а яркие лампы раздражали, били по глазам. Особенно — люминесцентные светильники, которыми были оснащены все детские учреждения семидесятых-восьмидесятых годов. Их дребезжание утомляло меня. Читал я всегда в темноте, при свете настольной лампы, и быстро посадил зрение.

Я любил фантазировать, придумывать тайны и сказочные истории, но в придуманные вещи я не верил. Не верил в чудовищ, в ночных монстров, в гномов и домовых. Знал, что не бывает ни леших, ни ведьм, ни привидений. Все эти персонажи были нужны для игр, в которые я играл. Но была ещё одна особенность: в моём мире имелся Бог, Его-то я и боялся больше всего на свете.

Бога я боялся так же, как и самолётов, — с приливами дрожи и холода. В детстве я потерял сознание в здании аэровокзала. Приехала скорая и объяснила маме, что с аэрофобией бороться бесполезно. Ей посоветовали не терять времени, а ехать в Крым поездом или на машине.

Страхи сопровождались приступами паники. Иногда мне казалось, будто я почти ощущаю Божье присутствие, и мне становилось не по себе. Я забивался в тёмный угол и замирал, надеясь, что там меня Бог не увидит. Но спрятаться от Него было невозможно, поскольку Он был везде. Страх охватывал меня неожиданно. Рядом со мной, за моим плечом начинало колыхаться нечто, словно дул ветер и воздух трепетал. Это подрагивание тревожило меня и пугало.

Когда я слышал фразу «Бог тебя накажет!» — я воображал, как Он, например, наказывает Ромку из четырнадцатой квартиры. Ромка был белобрысый, сопливый, а его руки, вечно покрытые цыпками, походили на лапы ящерицы — да и сам он был как земноводное, вёрткое и неприятное на ощупь. Его жёсткие, острые кулаки оставляли на моём теле и лице болезненные синие кровоподтёки, а бить меня Ромка любил и никогда не упускал такой возможности.

Очень хотелось, чтобы Бог оторвал Ромке руку в лифте. Я представлял себе, как Ромкина нога застревает между качелями и перекладиной и с хрустом ломается. Бежал домой и прятал голову в подушку. Бог показывал, каким образом Он расправится с Ромкой, а мне было и мерзко, и приятно, и страшно.

— Какбох! Какбох! — бормотал я, и мои губы становились солёными, а нос не хотел дышать, потому что я плакал.

Подобные ужасные мысли стали ежедневными, и дело кончилось походом к врачу. До сих пор помню фамилию моего детского психиатра — Доктор Тюкова. Сначала мы с мамой долго ехали на автобусе, потом сидели в коридоре. Шла зима, на улице стоял мороз, и в тёплом помещении поликлиники я расслабился и заснул. Очнулся уже в кабинете — Доктор Тюкова светила мне в лицо фонариком и задавала вопросы.

— Развитие у ребёнка заторможено, — сказала маме Доктор Тюкова.

А мама только кивала ей в ответ.

Потом приступы изменились. Мне стали сниться сны, в которых на меня надвигалось существо, огромное и тяжёлое, оно занимало всё пространство комнаты. Оно наползало на мою кровать со стороны окна; словно в оконный проём врастала белая скала, она бесшумно проламывала стену, чтобы наконец приблизиться ко мне и раздавить. Сны были настолько яркими, что я помню их до сих пор. Невозможно было вдохнуть, и я с криком просыпался. Подходила мама, и я слышал, как она шепчет что-то про лекарства, которые не действуют.

Снова пошли к Доктору Тюковой.

— Страхи не уменьшились? — строго спросила Доктор у мамы.

Мама заискивающе улыбнулась. Мне стало стыдно за себя и за то, что маме приходилось так унижаться.

Доктор попросила меня выйти из кабинета и подождать в коридоре. Я вышел. Возле кабинета на стене висел цветной плакат о пожарах — на нём в картинках рассказывалось, как девочка зажигает спичку, а потом нарисованные шторы вспыхивают. Этот советский комикс демонстрировал жестокость с таким прямодушием, что можно было беззастенчиво ею наслаждаться. Очередь в коридоре недовольно поглядывала на меня. Но я не меньше, чем они, хотел, чтобы Доктор Тюкова поскорее нас отпустила.

Потом белая дверь открылась, и появилась мама. Она выходила спиной, словно не могла наглядеться на Доктора Тюкову, и всё улыбалась ей, кивая на прощание.

— Ну что ж, Юра, — произнесла она, когда мы после обеда не торопясь пили чай. — Доктор мне кое-что про тебя рассказала.

Тут зазвонил телефон, и мама побежала в прихожую. Кто звонил, не помню. Помню, что выбежал во двор и играл там допоздна. Была уже весна, и вернулся я мокрый до ушей. Дома получил положенную взбучку, за которой последовали горячая ванна и колючие носки на ноги. Потом меня закрыли в комнате и велели спать.

Очень хотелось узнать, что же обо мне говорила Доктор. Не