Книга Лес Рук и Зубов - Керри Райан

Болтая ногами в воздухе, я позволяю свежему ветру трепать подол моей юбки и оцениваю расстояние между нашим домом и забором. Между балконом и платформой Гарри. Оцениваю плотность толпы Нечестивых. И продолжаю упорно искать пути к отступлению, мечта об океане вновь и вновь заставляет мою кожу покрываться мурашками.

Я стараюсь не думать об альбоме с фотографиями. Я ни слова не сказала о нем Трэвису — еще подумает, что я опять завелась на пустом месте, как с тем зеленым платьем. Что я каким-то образом помешалась на прежних жителях этой деревни и их историях.

Интересно, знала ли та девочка с фотографий, что ее ждет? Догадывалась ли она о грядущей катастрофе? В глубине души мне хочется верить, что снимок на берегу был сделан после Возврата, что мать и ее дочь нашли укрытие где-то среди океанских волн.

Но нет, в их глазах совсем нет страха. А после Возврата страх поселился в душе каждого — страх смерти, которая всегда поджидает за забором. Ждет тебя, жаждет тебя.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, я принимаюсь разглядывать деревню. Пытаюсь представить, каково было гулять по этим широким улицам, как они выглядели, когда жизнь била здесь ключом. Наш дом возвышается над остальными постройками в конце улицы — небольшими, но аккуратными деревянными домиками. Невдалеке виднеются лавки и магазины, которые я заметила еще в первый день. На ветру качаются нетронутые вывески с названиями товаров на продажу: одежды, еды, услуг. Странно это: в нашей деревне всем необходимым жителей обеспечивали Сестры и торговли не было вообще.

Однако, сколько я ни смотрю, нигде не видно признаков поклонения Богу. Между домами и магазинами медленно бродят Нечестивые. Зрелище это слишком фантастическое и странное, поэтому я отворачиваюсь и снова принимаюсь наблюдать за Гарри, Джедом, Кэсс и Джейкобом.

Когда солнце поднимается выше и бьет мне в лицо, меня начинает мучить жажда. Я встаю и уже собираюсь уйти, как вдруг замечаю торчащую из стены стрелу. К древку плотно примотана записка.

Липкими от варенья пальцами я снимаю бумажку и разворачиваю. Мелким наклонным почерком Гарри там написано: «Есть контакт!» У меня вырывается смешок, который переходит в настоящий хохот, когда я оглядываюсь и замечаю вокруг балкона с десяток стрел, до них мне не дотянуться. Я так хохочу, что опираюсь руками на колени и едва не начинаю задыхаться от радости и облегчения.

Успокоившись, я встаю и вижу на краю платформы Гарри. Он машет мне и широко улыбается. Теперь понятно, что он пытался сказать: чтобы я обернулась и посмотрела на стену за своей спиной! Меня снова разбирает смех.

Даже издалека я вижу, как он горд собой. Горд, что наконец-то нашел способ достучаться до нас, пусть и не самый совершенный.

Я машу Гарри и прижимаю бумажку к груди. Интересно, что было в послании на первой стреле? Быть может, сначала он писал мне длинные письма, которые становились все короче с каждым неудачным выстрелом? Интересно, сколько Нечестивых внизу сейчас носят в себе стрелы с его планами на побег?

Теперь мне надо ответить. Я спускаюсь по лестнице на второй этаж и сбегаю на первый: Трэвис в кладовке, пересчитывает банки с консервами и делает пометки в журнале.

— Мы вышли на связь с остальными! — восклицаю я, размахивая бумажкой у него перед носом.

Трэвис слегка хмурится — наверное, моя радость, которую я сама толком не могу объяснить, немного его задела. Но потом, видя мою широкую улыбку, он тоже улыбается и отбирает у меня записку.

— Это от Гарри! Он привязал ее к стреле и выстрелил в наш дом. Промахнулся несколько раз, — говорю я. — И даже не несколько. Оказывается, меня обручили с самым плохим стрелком деревни!

Лишь когда это слово «обручили» срывается с моих губ, я понимаю, что сказала лишнее. Такое чувство, что отдельные буквы слова повисают в воздухе, как капли жира на поверхности бульона. Как данное обещание, которое нужно сдержать. Я смотрю Трэвису в глаза и вижу в них печаль. Горькое осознание, что, сколько бы мы ни прожили в этом пузыре, отгородившись от остального мира, у нас с Гарри есть общее прошлое. Нас связывают прочные узы.

— Трэвис… — Я не нахожу слов, чтобы успокоить его и все исправить.

— Что ты ему ответишь? — заполняя пустоту, спрашивает он и отдает мне бумажку.

— Не знаю, — говорю я.

Это чистая правда. В глубине души мне хочется написать Гарри длинное письмо и обо всем рассказать. В глубине души я помню нашу крепкую детскую дружбу, и церемонию Обручения, и ночь после… Я помню, как близки мы были к тому, чтобы навсегда стать мужем и женой.

Удивительно, но мне вдруг становится очень одиноко.

Это ужасно, я не должна так думать, тем более при Трэвисе. При Трэвисе, от прикосновений которого у меня колотится сердце и покалывает ладони. При Трэвисе, чье дыхание я слушаю по ночам, чей пульс отбивает ритм моей жизни…

Я роняю бумажку, и она с тихим шорохом опускается на деревянный пол. Трэвис оборачивается и хочет ее поднять, но я останавливаю его, сажусь рядом на пол и заглядываю ему прямо в глаза. Скольжу пальцами по лицу, вспоминая первый раз, когда смогла позволить себе такую свободу.

Моя близость мгновенно на него действует: я слышу это по сбившемуся дыханию, вижу по приоткрытым губам. По трепету ресниц, по застилающей глаза дымке желания…

Трэвис притягивает меня к себе, мимолетно касается губами и прижимает мою голову к плечу. Его объятия крепки, и я сразу понимаю, как сильно он во мне нуждается. Я замираю на груди у Трэвиса, позволяю ему зарыться в мои волосы. И закрываю глаза, по-прежнему чувствуя себя одинокой и потерянной. Отчасти я до сих пор не знаю, на какое будущее мы можем рассчитывать, сможем ли обрести здесь счастье. Да и разве имеем мы право на него рассчитывать, если, кроме нас, на свете никого не осталось? Ведь на нас лежит бремя огромной ответственности: мы обязаны продолжить род человеческий и заново отстроить мир.

Эта ответственность ложится мне на плечи неподъемным грузом. Ответственность за Трэвиса, за Аргуса, за Гарри, с которым я обручена: эти узы по-прежнему нас связывают, хотя мы и не успели завершить церемонию Браковенчания. Кажется, что этот груз — этот страх неудачи — вот-вот проломит мне грудь.

Я выскальзываю из объятий Трэвиса и ухожу не оглядываясь: не хочу видеть его вопросительный взгляд. Он не пытается меня остановить.

Я начинаю лихорадочно искать в доме бумагу, а затем дрожащими руками отношу небольшую стопку чистых листков в одну из спален наверху.

Я смотрю на белый лист, и меня сразу захлестывает волной слов, но я не знаю какие выбрать. Как передать смятение, что сжигает меня изнутри? Тогда я начинаю просто выплескивать все, что во мне накопилось, о чем я молчала, но давно хотела сказать Гарри. А потом Трэвису. Джед и Кэсс. Маме, папе, своей судьбе. Я спешно заполняю листы корявыми буквами, размазывая чернила и не обращая на это внимания.

Закончив, я отношу всю стопку на чердак и сажусь у стены, поставив рядом ящик со стрелами. Дрожащими, перепачканными чернилами пальцами я начинаю оборачивать каждую стрелу бумагой и перевязывать леской, которую нашла в коробке для рукоделия.