Книга Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

осчастливить, и одно лишь время утешит его в той утрате, в которой никто не повинен, кроме судьбы, каковая разожгла в груди его дорогого друга любовь к Ульрике; он, Формозус, всего лишь уступил судьбе; таким образом, едва ли стоит говорить о каком-то благородном поступке. Впрочем, он готов принять эти деньги при условии, что старик отдаст их несчастной вдовице, проживающей вместе с добродетельной дочерью там-то и там-то в большой нужде. Вдову нашли и вручили ей три тысячи талеров, предназначавшихся ранее для Формозуса. Вскоре затем Вальтер написал Формозусу: «Я не в силах больше жить без тебя, вернись в мои объятия!» Формозус внял его призыву и узнал по возвращении, что Вальтер оставил свою прекрасную доходную должность с тем условием, что ее получит Формозус, который, кстати сказать, с давних пор мечтал о ней. Формозус и в самом деле получил эту должность и оказался теперь, ежели не считать рухнувших надежд на обручение с Ульрикой, в чрезвычайно приятной ситуации. Город и вся страна дивились благородному соперничеству обоих друзей; их поступок считали эхом давно отзвучавших – более прекрасных, чем нынешние, – времен; поступок этот ставили в пример, в пример героизма, на который способны лишь высокие души.

– В самом деле, – сказал я, когда Понто замолк. – Судя по всему тому, что я читал, Вальтер и Формозус непременно должны быть людьми благородными, людьми твердых правил, которые в жертвенной дружбе своей далеки от провозглашенных тобою принципов твоей пресловутой житейской мудрости.

– Гм, – возразил Понто, злорадно усмехаясь, – ну это еще как сказать! Вот, кстати, несколько подробностей, на которые горожане не обратили внимания и о которых я узнал отчасти от моего хозяина, а отчасти сам подслушал их. С любовью господина Формозуса к богатой дочке престарелого президента дело обстояло отнюдь не так скверно, как полагал старик, ибо в самой ужасающей стадии этой смертоубийственной страсти молодой человек, пребывая целый день в глубочайшем отчаянии, каждый вечер, как ни в чем не бывало, наносил визиты одной прехорошенькой юной модистке. После того как Ульрика стала его невестой, он вскорости убедился, что ангельски кроткая барышня при малейшей оказии моментально превращается в сварливого дьяволенка. Кроме того, к нему дошла из вполне надежного источника предосадная весть, что барышня Ульрика в бытность свою в столице приобрела весьма солидный опыт по части любви и везения в оной. Именно тогда и ощутил он внезапный и непреоборимый порыв великодушия, заставивший его уступить другу свою богатую невесту. Вальтер и впрямь в миг странного смятения чувств влюбился в Ульрику. Это и понятно: ему случалось видеть ее в общественных местах, она была ослепительно одета, это был шедевр туалетного искусства. Что же до самой Ульрики, то ей опять-таки было, пожалуй, вполне безразлично, кто именно из двоих юношей станет ее супругом, Формозус или Вальтер. Кстати сказать, Вальтер и в самом деле занимал прекрасную доходную должность, но, исправляя ее, до того запутал дела, что вскорости его должны были непременно сместить. Вот он и предпочел сам отказаться от должности в пользу своего друга и таким образом, совершив поступок, абсолютно благородный с виду, спасти свою честь. Три тысячи талеров в надежных бумагах были вручены некоей старушке, очень пристойной, игравшей роль то матери, то тетки, то служанки вышеупомянутой хорошенькой модистки. В данном случае она выступила в двойной роли: сперва в качестве матери при получении денег, потом – передав деньги кому следует и получив хорошую сумму за комиссию – в качестве прислуги той самой девушки, которая тебе отлично знакома, милый Мурр, ибо с минуту тому назад ты видел ее в окне вместе с господином Формозусом. Кстати, оба друга, Формозус и Вальтер, давно уже знают, как, собственно, обстояло дело с этим их соревнованием в благородстве характеров. Они долго избегали встреч, до смерти не желая восхвалять друг друга. Вот почему их состоявшаяся по воле случая встреча на улице и была такой сердечной!

В этот миг поднялся ужасный шум. Люди бегали взад и вперед, крича: «Пожар! Пожар!» Верховые скакали по улицам, гремели экипажи. Из окон дома неподалеку от нас вырывались клубы дыма и языки пламени. Понто кинулся вперед, я же от страха забрался на высокую лестницу, прислоненную к стене, и вскоре оказался в полнейшей безопасности на крыше. Внезапно мне показалось…

(Мак. л.)…свалился как снег на голову, – чуть не заикался князь Ириней, – не подумав даже обратиться к гофмаршалу; более того, он даже не счел нужным, чтобы дежурный камергер предупредил о его приходе! Почти что – пусть это останется между нами, маэстро Абрагам, не распространяйтесь об этом, пожалуйста, – почти что без доклада, и как на грех – ни одного ливрейного лакея не было в передней! Оказалось, что все они в вестибюле. Представьте себе, эти ослы дулись в бразузебарт, картежники этакие! – а ведь азартная игра – воистину – смертный грех! К счастью, уже в дверях его схватил за полу официант, который проходил мимо и осведомился, как зовут господина и как он должен доложить о нем князю. Впрочем, он мне чрезвычайно понравился, он вполне порядочный и достойный человек. Разве вы не говорили, что прежде он отнюдь не был обыкновенным музыкантом? Он как будто довольно родовит?

Маэстро Абрагам заверил князя, что Крейслер и в самом деле жил некогда в совсем иных обстоятельствах, а это позволяло ему даже в прежние дни есть за княжеским столом и что только всеистребляющая буря недавней эпохи изгнала его из насиженных мест. Что же касается всего остального, то Крейслер предпочел бы, чтобы завеса, наброшенная на его прошлое, осталась по-прежнему нетронутой.

– Итак, – молвил князь, – итак, из знати: быть может, барон – граф, – быть может, даже… Впрочем, стоит ли добиваться, не следует заходить чрезмерно далеко в наших мечтах и упованиях. Однако же я питаю слабость к подобного рода загадочным обстоятельствам! Прекрасное было времечко после французской революции, когда маркизы фабриковали сургуч, а графы занимались вязанием ночных колпаков и заветнейшим их желанием было слыть простым «ситуайеном[32]», вот уж, право, развеселый был бал-маскарад! – Ах да, так как же быть с нашим господином фон Крейслером? – Госпожа Бенцон отлично разбирается в подобного рода делах, она тоже превозносила его до небес, рекомендовала мне его, и она, конечно, права. По манере держать шляпу под мышкой я сразу же распознал в нем человека образованного и к тому же самого изящного, самого утонченного тона.

Князь присовокупил еще кое-какие похвальные замечания касательно приятной наружности Крейслера, так что маэстро Абрагам все более убеждался,